Релитвионн стащил рубашку и молча лёг на травку лицом вниз. Спина у него и правда была напряжённая, и весь он дышал нездоровым жаром.
Агнесса втирала мазь, стараясь не думать, насколько слышен для него стук её сердца и сбитое дыхание. Укоряя себя — вот, он нездоров и доверился ей, а она… Пыталась трогать деликатнее и думать о другом — пока он не повернулся и не посмотрел на неё безумными, дышащими зрачками:
— Сердце моё, не уходи от меня сегодня… — он намотал её волосы на руку и прижался к губам.
Прохрипел:
— Я… голоден, — лихорадочные поцелуи жгли, он шептал всё быстрее и настойчивее: — У меня так давно не было сладкой ночи с женщиной, я хочу тебя. Останься, позволь мне…
С низким рычанием прижал её к своей голой груди, застонав, когда мягкая женская грудь упруго толкнулась в его жёсткую и распласталась по ней, и попытался подмять, теряя разум, упрашивая сдаться:
— Позволь, я нежно возьму, у меня нет сил больше терпеть, — и она почувствовала, как сквозь невесомый шёлк одежд к промежности прижимается толстое горячее вздутие у него между ногами: — Ты такая скользкая и огненная там, я чувствую…
Замер, нависая, закрыв глаза:
— Я сейчас… — его трясло, на сильно покрасневшей окаменевшей шее и нижней челюсти вздулась вена; он тяжело дёрнул кадыком, сглатывая, и потянулся к завязкам штанов. Раздутое достоинство освобождённо выпрыгнуло наружу. Придерживая его, он с жадной нежностью снова потянулся к ней, но этого мига хватило, чтобы Агнесса пришла в себя и выдернулась из его объятий.
Всхлипнув, она полоснула мужчину ногтями по лицу, задев веко, отчего тот зашипел, как умеют шипеть только эльфы.
— Никогда больше не смей прикасаться ко мне! Иначе… — проговорила она хрипло, указывая на него грозящим пальцем и, не продолжив угрозу, ринулась к двери, одёргивая платье на плече.
Эльф, на ходу поправляя гульфик, с лёгкостью лесного разведчика подскочил следом — и нарвался на хлёсткую пощёчину.
Остановился, каменея лицом. Церемонно склонил голову:
— Простите, госпожа моя.
Отвернулся, сжав кулаки:
— Пожалуйста, уходи скорее, если не хочешь, чтобы я продолжил. Я не могу удерживать себя.
Агнесса, еле дыша, пёрышком вылетела из спальни, за секунду ссыпалась по крутой неровной лесенке, по которой обычно ходила с осторожностью — и потрясённая, тяжело дышащая, всю ночь проворочалась. Тяжесть внизу живота не давала заснуть, она тряслась от озноба — и только под утро забылась тяжёлым сном. Когда она проснулась, Релитвионна уже не было.
Часть 6
Он не появлялся больше… в гнезде. Агнесса всё-таки ощущала себя птицей, живя гораздо выше, чем пристойно было человеку. Птицей, которой вроде бы дали свободу, но вкус её отдавал тленом. Одиночество, которое так радовало раньше, стало неприятным и оглушающим. Бурундук, шитьё, разговоры с феями, прогулки — всё, что делало жизнь полной, стало болезненно царапать. Как будто напоминало об утрате. Но и принять мужчину как хозяина — проще было умереть. Она ведь один раз уже пыталась… Может, наступила бы на себя и попыталась покориться, да возможности, похоже, больше не было. Эльф, скорее всего, был оскорблён и больше её видеть не хотел. Агнесса смущалась, живя в его доме, но пойти ей больше было некуда. Сидела целыми днями за кроснами, даже мыться не ходила. Зато ходила к реке.
Ручей, протекающий мимо её дерева, характер имел лёгкий и весёлый, журчал и прыгал, прорываясь из-подо льда — и, если пройти по нему, неожиданно впадал в незамёрзшую почему-то речку с водой тихой и чёрной, как воды Леты. Агнесса в последнее время часто ходила туда и стояла часами, глядя в эту тихую черноту, и ей казалось, что ещё немного, и причалит к мёрзлому песчаному берегу Харон. Останется только взойти на ладью. Мир мёртвых примет; там найдётся место всякому — и по всему выходило, что молиться ей надо богам посмертия, а не Венере.
Но мир живых не отпускал, и она возвращалась обратно.
Вместо Харона к дереву однажды утром причалил олень эльфийского базилевса. С базилевсом и со свитой его, разумеется.
Агнесса, сидевшая у окна вроде бы за вышивкой, но на самом деле глядящая в пустоту, заметила и вышла. Поклонилась молча.
Базилевс на подгарцовывающем олене так же молча рассматривал её, не торопясь заговаривать. Она уж решила, что он уедет, не сочтя её достойной разговора, но нет: спешился и спросил, примет ли она его в доме. Смущаясь своей неотёсанностью — понимала, что неловка и нелепа относительно грации и ледяного великолепия нелюдя — постаралась с достоинством кивнуть и сделала приглашающий жест. Никого она уже не боялась, и невнятная тоска делала равнодушной к мирскому.