Агнесса сжалась вся и отступила. Пробормотала:
— Да, конечно, — руки дрожали от обиды.
Видно, не любит и не хочет, прошло всё. Оно и правда, разве есть на свете что-то постоянное, да и разве поймёшь фею? Хотела что-нибудь сказать, но губы помертвели, и она только рукой махнула, отворачиваясь: слезами и мольбами унижать себя не хотелось.
— Не обижайся, цветок мой. Я виноват, что забрал тебя из твоего мира, но ты там долго и не прожила бы, я чувствовал. А здесь ты лишена солнца и моря своей родины, зато в безопасности и без нужды проживёшь человеческую жизнь, — он утешал, но не прикоснулся, и лицо было холодное, как будто говорил с ней уже с той стороны мира. — Не сердись, но я могу вернуться только твоим vanimelde, возлюбленным. Никак иначе. А ты не готова принять меня, поэтому не тревожь сердце. Я люблю тебя просто так, мне не нужно ничего.
Агнесса страдать передумала и наморщила лоб:
— Я простая женщина, не фея, и не могу понять: нужно или не нужно?! — и почувствовала, как лицо и шея заливаются краской от злости. — Если нужно, то почему нельзя вернуться, а если не нужно, то к чему разговоры про любовь?!
И смутилась, услышав свой злой взвизг как будто со стороны.
«Не могу больше. Уйду, куда глаза глядят», и уже двинулась, но эльф быстро сказал:
— Нужно. Но близость прямо здесь и сейчас, — и посмотрел тяжело и как будто зло даже.
Охолонувшая Агнесса сглотнула и снова огляделась:
— Я… тут холодно, камни…
Следующую клепсидру ей пришлось провести в компании очень мрачного эльфа, обдирающего лапник со стелющегося кустарника, похожего на сосну с короткими мягкими иглами. Агнессе было велено ходить и сваливать лапник в то самое углубление у стены. Сходить пришлось три раза, на четвёртый эльф сам вернулся с нею, тоже таща огромную охапку.
Свалил, разровнял и скинул свой плащ поверх. Посмотрел дышащими зрачками и решительно взялся за завязки одежды. Кафтан, туника, рубашка, сапоги и штаны.
Агнесса, закусив губу, смотрела, забыв про всё на свете. И приоткрыла рот, увидев подштанники — жемчужно-голубые, с тончайшей серебристой вышивкой, тонкие. Сквозь них просвечивало тело, и Релитвионн, будто застеснявшись, отвернулся.
Она за ним такой стеснительности вовсе не помнила и досадливо подошла поближе, провела рукой по шелковистой ткани, чувствуя, как под ней дёрнулось бедро. Чувствуя, что эльф смущён, спросила с усмешечкой:
— Такой красоты раньше не видела? — и нежно погладила ягодицу.
Он был напряжён, как зверь, но ответил — чужим, изменившимся голосом:
— Носить плебейство — но холодно. Греют.
Что тут может греть, было непонятно, но про эльфийскую магию касательно одежды Агнесса уже не так мало знала и решила, что подштанники заговорённые. А штаны для неё и вовсе были варварством, хоть какие. Но смущение нравилось, и она осторожно погладила ещё раз, уже спереди, старательно избегая того, что натягивало бельё. Тёплый шёлк и разгорячённое тело под ним были так приятны, что она забылась, провела рукой ниже и взялась за круглое, сжавшееся в камень — и всё равно нежное до дрожи.
И оказалась заваленной на лапник, с задранным чуть ли не на голову платьем. Вскрикнула испуганно, и это остановило его, но в чувство, похоже, не привело. Лицо побагровело, и краска сползала на шею и на грудь, это видно было даже в свете костра и сумерек, губы кривились беспомощно, и весь он был горячка и наступающее безумие:
— Колечки… такие золотые слипшиеся колечки, я скучал по ним, — и рукой накрыл, как бабочку.
Агнесса вдруг осознала, что эльф-то безволос и восхитительно гладок там (ну нет, вовсе не гладок, торчит сильно, но не волосы поднимают шелковистую, почти прозрачную ткань), и что чистенький, хоть жил в лесу и спал на камне. Вспомнила, что на источники в последний раз ходила давно, ёрзнула и испуганно попросила:
— Я не мылась, пожалуйста, потом… — и не договорила, придавленная за плечи.
Он постоял над ней на вытянутых руках, подышал, слепо глядя. Потом ещё чуть надавил, показывая, что не надо двигаться, и медленно опустился вниз. Смущали и возбуждали его трепещущие ноздри и приоткрытый рот — как будто пытался вобрать в себя запах всем, чем мог, и то, что запахом этим он откровенно наслаждался, тонул в нём.
— Не потом. Сейчас, всё сейчас. Nis, ты пахнешь так, что с ума сойти, — и поцеловал в колечки.
Смущение ушло, остался только запах мёрзлой хвои и желания; мир сошёлся на ощущениях от шершавого языка, стонущих губ и рук, обхватывающих бёдра — и, когда пришло облегчение и слёзы от него, это уже был другой мир, а к старому не было возврата.
Она сама оседлала его, и эльф, беспомощно корчившийся в попытке удержать семя, смог выдержать несколько движений наездницы, жадно цепляясь за ощущения — и сорвался, низкое тихое рычание перешло в крик.
Он больше не был агрессивным, не наседал, только отчаянно шептал, что весь, весь её, что можно делать, что хочешь, и этот шёпот будил в ней зверя. Агнесса, сначала боявшаяся, что это станет насилием над ней, по ощущению, сама насиловала. Садилась на лицо, перекрывая дыхание и наслаждаясь судорогами страсти — ему всё нравилось, он хотел ещё. Не торопилась утолить его голод — эльф кончил только раз, и было видно, что ему мало. Он просил, но без разрешения не входил. Это рождало ощущение восхитительной вседозволенности и заставляло прислушаться к своим желаниям, не думая об удовлетворении «мужчины и повелителя» — Агнесса поняла, что раньше ощущала так, и, когда это перестало довлеть, она раскрылась, как цветок на солнце.
Релитвионн за ночь её стараниями был заезжен так, что стало понятно — от службы его освободили очень не зря.
Засыпая еле брезжащим утром в свете догорающих угольев, подумала лениво, что проснуться придётся, трясясь от холода, но всё равно — и закинула ногу на тёплое тело.
Однако проснулась уже в дереве, на своём матрасике, но в объятиях эльфа по-прежнему. Лоно сладко болело — но, посмотрев на спящего возлюбленного, Агнесса снова почувствовала желание и не постеснялась взять спящего, благо определённая часть тела проснулась раньше хозяина.
***