***
«Эльф не умер… что ж, придётся подождать несколько дней, пусть оклемается, тогда и уеду. И его с собой заберу, от греха подальше, — Агнесса задумчиво шла по саду, нежащемуся под лучами октябрьского солнца, — скоро дожди пойдут, дороги развезёт, и не доберётся до меня никакой градоправитель».
Эти мысли были скорее приятны, и она не сразу заметила нелюдя: тот, стоя в резной тени деревьев, настолько сливался с ней, что, если бы он не двинулся, так и остался бы незамеченным. Но он подошёл, и она оторопела, когда эльф взял её за руку:
— Nis, — он выдохнул ей в лицо, и пахнуло терпкой сладковатой пальмовой брагой, — ты так и не назвала своё имя.
И другой рукой ласково прикоснулся к её щеке. Чувствуя, как страшно забилось сердце от нанесённого оскорбления — раб посмел прикоснуться, а за это и свободного могли камнями побить! — ловя воздух пересохшим ртом, отметила всё-таки, что эльф хотя бы штаны надел, простые льняные, такие же, как носили все варварские рабы вроде Гакэру или Квембеша, и причесался, и волосы белым водопадом ниспадали на его голую спину.
Он заговорил, но она не понимала, глядя на него как сквозь прозрачную стену: на эти синие глаза со странно расширившимися зрачками, на порозовевшие губы, на резко вздымающуюся гладкую грудь. Он что-то спрашивал, и, когда она не ответила, наклонился и накрыл её рот своим, мягко лаская губы, застонав в них так, что её накрыло волной возбуждения и стыда.
В себя она пришла, когда что-то тёмное оттолкнуло эльфа:
— Госпожа, нелюдь зачаровал вас! — Мелетий развернулся, чтобы отвесить рабу плюху, но рука его была перехвачена, и Агнесса с изумлением увидела, как стройный нежный цветочек, схватив массивного управляющего за горло, медленно вздёргивает его вверх по стволу дерева, и тот уже висит в воздухе, хрипя и задыхаясь.
Взвизгнула:
— Отпусти немедленно, раб! — и совсем неаристократично вонзила когти ему в бок, оцарапав до крови.
Эльф повернулся, и взгляд у него был удивлённый. Она смутилась, но не могла удержаться и визжала гарпией:
— Не сметь нападать на домашних! Не сметь прикасаться ко мне! Я госпожа Агнесса, твоя хозяйка, а никакая не нис и не цветок! Ты понимаешь?! — всё-таки здорово напугалась.
Он озадаченно остановился.
— Отпусти управляющего!
Рука нелюдя тут же разжалась, и управляющий только квакнул, жабой плюхнувшись вниз.
Облегчённо выдохнув («он хотя бы слушается!»), Агнесса уже спокойнее приказала:
— Теперь иди в дом и скажи Калиссе, что я велела запереть тебя в карцер! — а сама кинулась к управляющему.
Тот сидел на травке под деревом, кашляя и потирая горло, и не преминул между кхеканьем выразить Агнессе своё недовольство тем, что в дом притащено такое адское отродье. А уж если она его притащила, так следует привести раба к повиновению:
— Если вы, госпожа, такое деяние безнаказанным оставите, так и остальные распоясаются… на управляющего руку поднять, кхе-кхе… Позовите вечером да и всыпьте, по-нашему, по-сиамарски! А по-другому с ними нельзя! — она поняла, что, кажется, придётся следовать советам Мелетия, и досадливо вздохнула.
Всыпать кому бы то ни было желанием она не горела, но эльф и правда вёл себя дикарём, и с этим надо было что-то сделать.
***
— Кто, кто мне сказки про эльфов сказывал?! — злой свистящий шёпот Агнессы, увидевшей кувшин с замоченными прутьями, предусмотрительно принесённый на веранду и поставленный рядом с креслом, ввинчивался в уши няни, — «Светлые»! «Прекрасные»! «Цветочные феи»!!! Да он чуть Мелетия к Харону не отправил! Вот ты его и воспитывай теперь!
Няня молчала, и Агнесса с подозрением всмотрелась в её лицо — показалось, или губы служанки подрагивают улыбкой?
— Нет, госпожа, это должно вам сделать. Иначе никакого уважения! Да не жалейте, всыпьте нелюдю как следует, чтоб знал! — Мелетий снова встрял с советами, и она посмотрела со злобой уже на него, но уж ему-то предъявить совершенно нечего было.
Нелюдя в дом приволокла она сама, и вся ответственность за произошедшее была на ней.
Уж то хорошо было, что эльф и правда нашёл Калиссу в доме и передал, что его велено запереть в карцере, то есть совсем неуправляемым чудищем не был: что-то, да понимал.
И она не знала, что делать — до вечера ходила по дому, как неприкаянная. Руки тряслись и в животе холодно было, как будто это её наказывать собирались.
Сомнения разрешил Мелетий, пришедший с ежевечерним докладом и в конце, как само собой разумеющееся, сообщив, что он озаботился замачиванием розог и что всё готово. Видно, озлился на нелюдя за нападение. Однако сам его драть отказался, мотивируя тем, что госпоже должно внушать рабам страх и уважение, тем более, что мужа у неё нет. Сама, всё сама. И поклонился льстиво, собака.