— Делай, как знаешь. У тебя всяко опыта больше. А, и убери ты это! — взглядом показала на кувшин с розгами, торчащими из него.
«Глаза бы мои не видели! По-нашему, по-сиамарски! Тьфу!» — и тут же засмеялась.
Выпроводив слуг, потянулась к кувшину с водой и испуганно замерла — через обрешётку веранды тенью перемахнул эльф. Остановился, глядя на неё, потом чинно приветствовал:
— Возрадуйся, моя госпожа! — И склонился, припав на одно колено.
Традиционность приветствия только подчёркивала чуждость нелюдя: и это фамильярное «моя», и странный способ становиться на колени, и его статичность — только что двигался настолько быстро, что глаз с трудом улавливал, а замерев, стал подобным камню. Он настолько выпадал из привычного мира, что требовать от него соблюдения общепринятых условностей казалось странным, и Агнесса просто ответила:
— Возрадуйся и ты, Релитвионн, — и повела рукой к столу, — присоединяйся.
Глядя, как аккуратно он ест, как берёт виноград длинными пальцами — «Невозможно, невозможно, чтобы такие красивые белые руки у мужчины были!» —Агнесса слегка себя застеснялась. Её всю жизнь считали красивой, но сейчас она понимала, что Гакэру был прав: эльф красивее любой женщины. Из тех, что она видела.
«Это ж какие у них женщины должны быть?»
Спросила:
— Признайся: там, у себя на родине, ты базилевс? Как вышло, что ты попал в плен… и выжил в нём? Я слышала, твой народ в плену умирает сразу же…
Эльф, занятый едой, остановился, вскинул на неё глаза, заставив её опустить свои. Всё в нём вызывало сумбур в мыслях и чувствах Агнессы: невозможная красота, заставляющая неверяще вглядываться — и бояться поранить взглядом такой дивный хрупкий цветок — и смущаться своей грубости; и то, что он был вторым мужчиной у неё и не далее как ночью делал с ней всё, что хотел. Воспоминания вгоняли в краску.
Устыдившись вопроса, тихо сказала:
— Ты не говори, если не хочешь. Ты раб, но это не значит, что у тебя не может быть тайны… и боли, о которой не хочется говорить.
По тому, как эльф улыбнулся и потешно дёрнул ухом, поняла, что он не сердится и чувствует себя свободно:
— Госпожа моя, я простой воин и с радостью поведаю тебе всё, что касается лично меня. За исключением тайны, выдавать которую не имею права, поэтому прости, если кое о чём умолчу.
И начал рассказывать. Слова текли, как реченька — «правда ведь завораживает, когда говорит…». Смысл отрезвлял и иногда болезненно царапал где-то у сердца, но слушала Агнесса действительно заворожённо, как сказку: есть артефакт, утраченный эльфами и потерявшийся в бесчисленных обитаемых мирах, и найти его надо во что бы то ни стало. Шаманы эльфов почти уверены, что эта вещь находится здесь, но где точно — издалека не понять. Врата между мирами открываются раз в год, в октябре, в дни Гекаты, и, если бы знать, где искомое, то найти и забрать было бы несложно, но зов артефакта чувствуется только при максимальном приближении. Обыскиваются, в основном, крупные скопления золота и драгоценностей, но без толку, а из-за кратковременности открытия врат получше сориентироваться не получается. К людям эльфы претензий не имеют, но и вступать в контакт и выдавать свои тайны не хотят. Релитвионн во время одного из таких коротких набегов был ранен и обеспамятел. Очнулся в плену.
— Я примерно знал, чего можно ожидать в орочьем плену, и выяснять, насколько близки в этом смысле люди к оркам, не хотел. Проще умереть. Врата в посмертие уже открывались надо мной, но тут я услышал зов артефакта. Тоненький, неявный — но я слышал его! И мне пришлось жить.
С точки зрения Релитвионна, большой разницы между орками и людьми не нашлось. Его за бесценок продали ланисте рабской школы, в которой готовили рабов для удовольствий — с мыслью, что всё равно подохнет, как до этого случалось с любым пленным эльфом. К восторгу ланисты, этот выносил всё, что с ним делали, и не дох. Перепродали его уже за бешеные деньги, минуя аукционы — напрямую богатому торговцу. Жизнь была хуже смерти, но зов стал слышнее. У торговца, имевшего глупость похвастаться ослепительно красивым наложником перед гостем, эльфа отобрал вельможа, приближенный к базилевсу. Эльф терпел всё и услужал тем и так, как требовали господа. Во время случавшихся поездок по столице зов услышался отчётливее, и можно стало послать координаты своим — и наконец умереть.
Не удержалась и перебила:
— Да, но почему ты, связавшись со своими, не попросил спасти?
— Госпожа моя, передать сообщение просто: достаточно взять по веточке бузины, боярышника и дуба… ритуал несложный, но спасти меня могли бы только в дни Гекаты, а до них было невыносимо, невозможно далеко… я не мог ждать и терпеть унижения, а нужды в этом уже не было. Я был свободен умереть и начал умирать.