А я не решилась спросить, что случилось с её ребёнком, о котором она никогда прежде не упоминала.
— Спасибо, — обняла её крепко, прижимаясь к груди.
— Не печальтесь, барышня, всё перемелется, мука будет, — произнесла она, наконец отстранившись. — А ребёночка вашего вырастим. И на ноги поставим. Вы только его поберегите-то. Не переживайте так и не напрягайтесь. А то сбросите раньше срока…
Предупреждение Насьи будто раскрыло мне глаза. И я взяла себя в руки. Переложила свою работу на других женщин, а сама стала больше отдыхать, гулять, немного рисовать, а однажды вечером даже решилась сесть за фортепьяно. Правда сыграла лишь одну пьесу. После трёх лет в сыром доме инструмент звучал ужасно, будто жаловался на плохое обращение и требовал руки мастера.
Я попросила Венса при следующей поездке в город привезти настройщика.
Постепенно жизнь в усадьбе вошла в свою колею. Минула весна, и наступили по-настоящему летние деньки.
Огород и близлежащие поля были засажены. Привезённый скот пасся на сочной зелёной траве. Окрестности усадьбы превратились в идиллические картины, которые так и просили их запечатлеть.
Мои тревожность и тошнота давно отступили. Я наслаждалась будущим материнством. Каждое утро рассматривала ещё совсем небольшой животик в напольном зеркале. А потом весь день разговаривала с малышом. Рассказывала ему о нашем будущем.
По всему выходило, что рожу я как раз незадолго до годовщины своего вдовства. А значит, мне придётся оставить ребёнка на попечение Насьи и ехать в столицу одной.
Возможно, стоило бы задержаться на месяц-другой. Прийти в себя после родов, да и малыш бы немного подрос. Но я не хотела затягивать с официальным признанием себя свободной женщиной.
К тому же у меня было, что предложить золовкам, чтобы они оставили меня в покое. Я планировала претендовать только на своё имущество, а от графского титула, Дайн-холла и прочего, принадлежащего этой семье, решила отказаться.
Титул не принёс мне счастья. А денег и своих достаточно. При условии, что я сумею отыскать оригиналы документов.
Внутри шевельнулся ребёнок, словно поддерживая моё решение. Я положила ладонь на живот. Сделала это осторожно, бережно. До сих пор растущая во мне жизнь казалась чудом.
Пусть Морейн причинил мне боль, но и он же подарил мне великое счастье стать матерью.
День сегодня был чудесный. Ярко-синее (как глаза Морейна) небо оттеняли белые клоки облаков. Солнце ещё не было слишком жарким даже в полдень.
Я собрала краски и кисти в этюдник и двинулась из усадьбы. Шла по-над берегом Луговки, то и дело вспоминая, что мы делали здесь с Морейном.
Вот тут он оступился и провалился в сугроб. Как потом оказалось Хант проскользил под снегом почти треть склона. И мне пришлось его выручать.
Тут мы добывали корни горьца.
А в этой ложбинке играли в снежки. Морейн повалил меня в снег и начал целовать…
Всё напоминало о нём. И вряд ли у меня получится когда-нибудь выбросить его из своих мыслей.
Я остановилась у склонившейся над высоким берегом сосны.
Место здесь было отличное. Обрывистый берег становился покатым. Когда на Луговке вставал лёд, мы с мальчишками катались с горки. Ве´рхом молодецкой удали являлось умение обогнуть растущие на склоне кусты и заехать на реку. Как-то я проскользила почти до середины русла. И ходила победителем до тех самых пор, пока бабушка не узнала о моих проделках.
Я установила этюдник в нескольких шагах от склона, подготовила краски и взяла кисть, готовясь сделать первый мазок.
Воздух за моей спиной странно завибрировал. Будто сделался гуще, плотнее.
Волоски на коже приподнялись от нехорошего предчувствия. Кисть выпала из ослабевшей в миг руки и затерялась в траве. Но я и не думала её поднимать.
Сглотнув ставшую вязкой и горькой слюну, я обернулась. Как раз вовремя, чтобы разглядеть рассеивающиеся клочья серого тумана и моего совсем не покойного мужа, который нарочито медленно поправлял манжеты и улыбался мне. Эта улыбка заставила меня вздрогнуть.
— Ну здравствуй, дорогая, — ласково произнёс Гилберт, к сожалению, живой и абсолютно здоровый, — ты соскучилась?
61
— Нет, — это был и ответ, и отрицание самого его присутствия на этом месте. — Ты же погиб…
Надежда, что это мне привиделось, таяла на глазах. Граф Дайн так знакомо усмехнулся, что до боли свело челюсти. И только спустя несколько мгновений во рту появился металлический привкус. Оказывается, я прикусила губу до крови. И даже не заметила.