Ехали мы медленно. На мой вопрос Венс посетовал, что телеги сильно загружены. Но я видела, как они переглянулись с няней. Меня берегут.
Понимала, что правы. Что сроку почти шесть месяцев, и надо беречься. Но медленная монотонная езда на четвёртый день пути выматывала едва ли не сильнее тряски.
На подъезде к последнему городку я не выдержала.
— Хочу прогуляться. Давайте сделаем привал!
Я постучала в крышу кареты, требуя остановиться.
— Барышня, скоро город, там и нагуляетесь, — Милана, как и все по-прежнему звавшая меня «барышней», хотя мой живот уже почти не получалось скрыть, попыталась достучаться до моего разума.
— В городе вы уложите меня в гостиничном номере, потому что нужно отдыхать, — как раз таки разум прекрасно помнил, как было в предыдущую ночёвку. — А я хочу размять ноги, цветочки пособирать, на бабочек посмотреть.
В общем, барышня на сносях капризничала почище младенца. Пришлось подчиняться.
Венс остановил карету. Я кряхтя выбралась наружу. Ступила на споро подставленную скамеечку и дальше в придорожную пыль.
С удовольствием потянулась, разминая затёкшее тело. И огляделась.
По правую сторону от дороги холмистые луга красовались яркими пятнами цветов. А по левую — пологий берег спускался к небольшой речушке.
Отличное место для привала.
— Сколько стоять будем? — поинтересовалась Нютка, чтобы сообщить остальному обозу.
Я видела, как не терпелось ей убежать. Да и ехать в карете с беременной барышней и её старой нянькой Нютке было непросто. То и дело выглядывала она в окно, выискивая кого-то взглядом. Я чувствовала, что скоро придётся мне искать другую горничную, а Нютку отдавать замуж.
— Полчаса-час, думаю, хватит, — ответила ей и пошла направо. По зелёной траве. Очень захотелось ощутить аромат тех синих цветов. С некоторых у меня появилась особая любовь к этому цвету.
Ещё и небо было насыщенно-синим. Лишь редкие облака рассеивали лазурь у самого горизонта.
Я присела в траву у цветочной полянки, наслаждаясь ароматом цветов. Несмотря на браваду в карете и желание размять ноги, долго ходить я уже не могла. Быстро уставала.
— Барышня! Барышня! — донёсся до меня испуганный крик Нютки.
Она бежала из придорожных кустов со стороны реки. А следом за ней быстро шёл внучатый племянник Миланы, на ходу оправляя одежду.
«Значит, осенью будем играть свадьбу», — отрешённо подумала я, вдруг замечая, что за парочкой идёт кто-то ещё.
Мужчина был одет по-дорожному и вёл в поводу лошадь. Я пристально следила за каждым его движением, потому что глаза отказывались верить тому, что видели.
Вот мужчина дошёл до кареты, перекинулся парой слов с Венсом и няней, которая махнула рукой в мою сторону.
Сердце забилось часто-часто, когда мужчина оставил коня на дороге и направился ко мне. Прямо по луговой траве, приминая её сапогами. Он подходил всё ближе, а я дышала через раз, то и дело вообще забывая, зачем это нужно.
Наконец он подошёл ко мне и опустился на траву в нескольких шагах от меня. Аккурат по другую сторону цветочной полянки.
— Здравствуй, Оливия, — произнёс он до боли знакомым голосом.
— Здравствуй, Морейн, — ответила я, изо всех сил стараясь остаться спокойной. Не показать, как взволновала меня эта встреча.
Он смотрел на меня. А я смотрела перед собой. На цветы, своих людей, рассредоточившихся вдоль телег. И тоже то и дело поглядывающих на меня. Никто из них не решился нарушить наше с Морейном уединение, хотя за последние недели я ни разу не упомянула вслух его имя. И никто не упоминал.
Пауза длилась с минуту. Я уже думала, что он так и не решится что-либо сказать. И мы просто разойдёмся в разные стороны. Лишь случайные путники, чьи дороги пересеклись по воле богов.
Но Морейн спросил:
— Ты сердишься?
Я могла бы многое ответить на этот вопрос. Как ждала его. Как плакала в подушку. Как надеялась, что на суде он хотя бы посмотрит на меня, ободрит. А потом снова плакала.
— Нет, — и это была правда. Всё уже перегорело. Почти. — У тебя своя жизнь, и ты имеешь право жить её, как хочешь сам.
Именно эта свобода была для меня самой важной, потому что далась тяжелее всего.
— Прости, что не пытался с тобой поговорить раньше. Я не мог.
— Хорошо, — просто ответила я, размышляя, сумею ли подняться так, чтобы мой живот не было заметно.
Желание рассказать Морейну о ребёнке пропало. Но двигалась я с грацией осёдланной коровы. И вряд ли Хант это не заметил бы. Поэтому я осталась сидеть. Надеясь только, что у меня хватит терпения выслушать его объяснения. И что он уйдёт до того, как я расплачусь.