Да, многое вернулось-таки на круги своя. Но прежде чем случился этот ожидаемый поворот, Федор Данилович успел пережить немало тягостных минут. И, даже запираясь в собственной даче на Рублевке, не мог ощущать себя, подобно англичанину, в своей крепости.
Мать в эти долгие дни охоты на гэкачепистов болела и находилась в Кунцевской «кремлевке». А дома, в смысле на даче, в каждой комнате работало по телевизору, и у каждого своя программа – это чтобы хозяин был в курсе любой информации, всех мнений и откровений, высказываемых кем ни попадя и в немереных количествах.
Горел камин, к нему также привыкли и почему-то уже не могли обходиться без живого огня в доме.
Папуля не то чтобы прихворнул, но чувствовал себя явно разбитым, никому не нужным, словно выброшенным из жизни, в которой у него за долгие годы не было не только свободного дня, но практически свободной минутки. Вот и настроение было скверным...
Алена глубоко сочувствовала Федору Даниловичу, несмотря на все неприятности, стремившемуся сохранять и внешнюю форму, и свои убеждения, и внутренний настрой.
Итак, пылал камин, Алена, пришедшая из домашнего бассейна с подогретой водой, в легком одеянии, напоминавшем древнегреческую тунику, абсолютно не стесняясь папули, нежилась на шкуре и с сочувственной улыбкой поглядывала на Федора Даниловича, развалившегося рядом, в большом кресле. Алена была чрезвычайно хороша в свои двадцать шесть. Блики огня играли на ее лоснящемся от загара теле. Этот восхитительный, ровный, почти шоколадный загар она обрела этим летом на теннисных кортах в Испании, куда добрый и щедрый папуля отправил ее отдохнуть. Но особенно притягательной для глаз была ее немного расплетенная, толстая золотистая коса, которую она тщательно оберегала, плюя на всевозможные моды.
Папуля после обязательного ежедневного тренажера побывал в душе и теперь отдыхал в плавках и распахнутом на груди халате. Его грудь, руки, открытые до локтей, и сильные икры были покрыты вьющимся седеющим волосом, а крепостью и массивностью фигуры он напоминал Алене здоровенного медведя.
Мощный, стареющий зверюга и шоколадно-золотистая амазонка, находясь одни в доме, вели вялый разговор о будущем, каким оно представлялось уже опальному генералу. Он еще не терял надежды, хотя и радости, как сказано, не испытывал. Алена больше помалкивала, пытливо разглядывая папулю.
Он заворочался в кресле, заворчал как-то и вдруг медленно и лениво перебрался из него на шкуру, поближе к Алене. А дальше случилось то, к чему они, вероятно, оба двигались, может быть, больше интуитивно.
Его крупная ладонь, словно невзначай, легла на ее плечо, скользнула по изогнутой спине и остановилась на талии. И рядом почему-то оказалась и ее рука. Потом – нога... Алена и предположить не могла, что дальнейшее случится столь стремительно. Не контролируя уже себя, она как-то ловко извернулась и приняла на грудь этого мохнатого медведя...
Генерал абсолютно не соответствовал мнению о том старом коне, который, согласно старой пословице, пашет неглубоко, хотя, может, и не портит известной борозды. Все оказалось как раз наоборот, Алена не только не стремилась вырваться из его свирепых объятий, но и сама долго его не отпускала, самозабвенно и настойчиво требуя продолжения.
Но больше всего ее удивляло и даже изумляло то обстоятельство, что она ни на миг не ощутила хоть какого-то раскаяния или сожаления по поводу происшедшего. Напротив, когда уже поздно вечером, за ужином, она выпила хорошего рейнского вина, то неожиданно для себя заметила:
– А ты продемонстрировал молодецкую удаль... Впечатлил. Я теперь понимаю Регину (она с детства называла свою мать только по имени), я догадываюсь, почему она с такой легкостью отказалась от моего бывшего папаши...
Своего отца Алена, в общем, и не помнила.
– Мы тогда были молоды и безумно – понимаешь? до ослепления! – тянулись друг к другу... – Федор Данилович говорил, не глядя на Алену и словно оправдываясь за свою дневную вспышку. – Но я хочу, чтоб ты запомнила, Алена... Что бы ни произошло там, у нас, я тысячепроцентно гарантирую тебе полнейшую, абсолютную безопасность. И я отвечаю за свои слова.
– А я и прежде не сомневалась, – довольно ухмыльнулась Алена. – Ах, мой генерал! До чего ж она все-таки сука – эта наша с тобой жизнь!.. Но сейчас-то не переживай, всем нам бывает нужна такая вот мощная и острая разрядка. Поэтому имей в виду: если случится что-то вдруг снова, – понимаешь? – я готова соответствовать... мой генерал. Кстати, мировая литература полна адекватных примеров.
– Ну, – как бы смутился вдруг Федор Данилович, – ты теории-то свои... не подводи под фундамент... Господи, и когда ж ты вырасти-то так успела! Так оформиться!..
– А ты уверен, – перевела разговор Алена на другие рельсы, – что тот твой майор (она имела в виду уже полковника ФСБ, с прошлых времен оставшегося для нее майором) не захочет вернуться за подснежниками?
Он понял, о чем она.
– Не-а, не вернется. Ты теперь будешь работать, если Бог даст, только со мной. Без посторонних контакторов. А этот? Для него найдется другая работенка.
– Значит, ты меня не отпускаешь, папуля? – с легкой иронией спросила она.
– Запомни, Аленка (он старательно избегал постоянного прежде обращения «дочка»), твоя личная безопасность исключительно в моих руках. А вы с Региной для меня – все. Но если ты будешь настаивать...
– Пока нет, мой любимый генерал... – Вот так шутливо и закончила она совместный ужин.
...Все несколько позже, как обещал Федор Данилович, устаканилось. После соответствующих передряг, безосновательных обвинений и расставаний до лучших времен нашлась и ему суперответственная служба, где он смог в полную силу применить собственные знания, опыт и никому не проданную им агентуру.
А Алена стала личным референтом президента одного из крупнейших тогда коммерческих банков.
Иногда Федор Данилович обращался к Алене, зная ее превосходное умение быстро и тесно сходиться с необходимыми его делу людьми, завораживать их и качать ту информацию, которая нужна была в данный момент отставному генерал-полковнику – в таком чине покинул Попков казавшийся ему незыблемым Комитет государственной безопасности.
Вот и нынче после телефонного звонка прилетевшего из Сибири Жени Осетрова почему-то почти сразу последовал звонок и от Федора Даниловича. Старик очень хотел увидеть сегодня свою Аленку. Да и Регина соскучилась, давно не виделись, ждет к ужину.
Алена почувствовала, что это лишь предлог. Генералу требуется очередная информация. Она даже примерно догадывалась какая, и сделала вид, что обрадовалась приглашению. В самом деле, они уже порядком не виделись с матерью, в отношении которой у Алены – просто на удивление! – ни разу не возникало осознания вины или каких-то угрызений совести. Будто были они не родные мать и дочь, а добрые подруги и в некотором роде даже соперницы.
Она сказала, что обязательно приедет к ним на Профсоюзную, где, подобно филевскому, имелся и свой «райский городок», в котором проживали отставной генерал с супругой.
Они действительно не виделись больше двух недель. Алена на несколько дней летала с шефом в Париж, а когда вернулась, ее ошарашило известие о самоубийстве Вадима Рогожина. Девчонки ничего не знали и, естественно, надеялись узнать что-нибудь от Алены с ее связями. Но папуля был занят, а короткий телефонный разговор с ним практически ничего не открыл. Хотя он несколько уклончиво пообещал «провентилировать».
Вести какие-то беседы в присутствии матери Алена не собиралась. Но едва та зачем-то вышла на кухню, вопросительно уставилась на Федора Даниловича. Тот с улыбкой оглянулся на дверь и сказал:
– Организуй мне «утечку».