Смердок). Снова Сейшелы. Есть все же разница: терпеливо смотреть (а можно подремывать, благо в «кинозале» на Кудринке тропическая темнота, а в «кинозале» у Истры тропическая зелень, за которой сам бог велел затаиться — «Вылезай, не будь павианом», — ты была недовольна, я ответил, что сон — даже не вечный — депозит шаткой психики), да, смотреть на соборы, колокольни, портики, порты, музеи, на милые лица и на лица не милые, даже звероподобные — все дело, однако, в привычке, смотреть пусть на тебя — но на размытом расстоянии, в туристически-повседневном наряде, мне помнится, ты сидишь на какой-то окаменевшей песчаной скале — Джабал-Муса? нет, я бы не спутал — щурясь почти до китайца, и я замечаю солнечную сыпь на твоих скулах — и совсем иное — смотреть, смотреть вместе со всеми — слушая, как черви добрых друзей ползают внутри твоего естества, хотя чем они виноваты? — «А лямки купальника надо бы подвязать! — пышет Пейцвер. — Сейшельцы — пипл целомудренный» — «Вид со спины мы не заказывали» — и вполне счастливый твой смех; что, правда, счастливый? тебе, правда, нравится? это в природе всех этих существ, я женщин имею в виду? — «По ходу, давайте спросим, — (я не сплю, я слышу свое имя, меня даже тормошат — отчего могу взбеситься, но кто это мяучит? какая-то из новеньких). — Только, плиз, прошу, сделайте стоп-кадр. Спасибо. Короче, вот эту вот ямочку под лопаткой, вот тут, да, тут, умел рисовать только Рафаэль?» — «Господи помилуй! — трубит Пташинский. — Ленка не такая старая, чтобы позировать Рафаэлю. Ленка, тебе же не стукнуло пятьсот лет?» — «Синьор спит, оставьте его в покое» — «Когда Рафаэль вдохновенный…» — «Сейчас — спит! Он будет потом пересматривать под одеялом!» — «Короче, про ямочку я узнала от русскоговорящего гида в Риме…» — «От Андрюшки Вернье?!» — «Рафаэль вдохновенный…» — «Я не помню имени, по ходу, Семен» — «Вдохновенный…» — «Не-не-не, с ямочкой узнаю почерк мастера, почерк Вернье…» — «Своим искусством восхищенный…» — «Он вполне мог назваться Семеном, а лучше Абрамом Семеновичем…» — «Бац — ямочку! Бац — дамочку!» — «Он пред картиною упал…» — «Лукрецию и Форнарину мэтр предъявил в лучшем ракурсе, чем ты, Кудрявцев, свою донну, не говоря о “Трех Грациях” (я не упоминал, что Пейцвер ценитель не только глянцевых ню? теперь, правда, лишь теоретически), — я прав, синьор Sogno? (сон)» — «А еще — выберет пофигуристей и споет ей в мраморные ушки: “У вас глаза Моны Лизы” Или — “ягоды мадам Анны” — они же не знают, о какой мадам Анне и о каких ягодах речь». — «Ленка, если синьор Sogno продолжает свой sogno, когда вспомнили его обожаемого Ренуара…» — «Мы, короче, о Рафаэле!» (тот же голос, который мяучит) — «Милочка, мадам Анна — натурщица Ренуара» — «Если продолжает свой sogno, значит, он на что-то сатанински сердит. Или пытается вспомнить формулу цианида, а может, успел? подсыпал? и алиби — я, знаете ли, господа присяжные, почивать изволил, когда они сальмонеллезом обожрались… или виагрой…» — «Посмотрите на его лицо, пока спит. Разве можно человеку с таким лицом доверять младенцев, а тем более — хорошеньких женщин? В каталоге доктора Ломброзо — милочка, Ломброзо — не художник, а коллекционер человеческих душ — человек с таким лицом под нумером первым» — «И вдруг хладеет жар ланит… Его сердечные волненья все тише… И призрáк бежит!» — «Мне (снова мяучит), по ходу, сказал знакомый молодой, хмуам, хуам (ее смех подтверждает родство с кошачьими), художник — не знаете его, но скоро, хмуам, хуам, узнаете. Вы (мое имя-отечество) могли бы взглянуть на его вещи? Там есть панорамные и минималистского плана. Короче, он не замыкается в стиле, у него мечта объединить авангард, реализм, сюрреализм, немного от иконы, от японской гравюры, вы разбираетесь, это всем известно, ну! не молчите! (хотел сказать, что сейчас больше нажимаю на миниатюры в сочинениях Кретьена де Труа, но ведь я сплю и, чтобы не просыпаться, припоминаю своевольные переводы Андрюши Вернье: «