17.
«Зачем с такой рожей? — разумеется, не при всех, Лена предпочитает допрашивать приватно, пока «антракт» (я благодарен Кудрявцеву всеми потрохами души). — Она — глупышка, и что? Ты жуткий типус, — учитывая вино и начало ночи, я вправе рассчитывать на вокабуляр из более нежных слов. — Жуткий типус, — педагогические порывы у Лены часты — мать четверых детей. — Типус тебе на язык. А Златочка (прозвище для кошачьих) — талантливейший дизайнер. И очень выросла за последнее время (раньше можно было в театральной сумочке таскать, теперь поднялась на дрожжах золотых). Взял бы и провел Злату, к примеру, в запасник… В реставрационные мастерские, к примеру…»
О, да. Сейчас (извини, в штанине застрял друг, подруга и бог теперешнего человека — девайс) звякну в Palazzo Apostolico. Кому? Ты меня удивила. Римскому, прости за пафос, Папе. Ночь? Какая ночь?! Без четверти два, значит, в Риме даже не полночь. Гони Кудрявцева фрахтовать бизнес-джет. Домчим за три часа (бус для быдла пилит четыре плюс паспортный контроль). Как раз поспеем к келейной молитве епископа вместе с рассветом над Тибром. Старикашка заждался (лукавый лысеющий наклон головы в мурмолке), туфлей толкает двери в Станцы Рафаэля — помнишь, Лена, роспись «Парнас», безымянную деву, о которой Генрих Вёльфлин (в целом суховат — я не сказал «суковат») говорил — у нее затылок истинной римлянки? А его ученик (Эрвин Панофски? он самый) был не прочь (Эрвин-заноза!) учителя подъегорить: «Откуда, профессор, вам это? Давно вы от Реи Сильвии?» — «Интуиция, мил человек, интуиция». Пусть профессор потом нес пургу (я способен отстучать цитату дословно) про «надоедливый мотив обнаженных плеч» — но тут либо крепкая мораль, либо крепкие пуговицы на профессорском гульфике. Божество этих плеч и спины, чуть приоткрытой в бережном вырезе платья, хоть кого (даже если не со спиртным) заставят гарцевать гусаром или его конем, — я о душе, потому что души тоже гарцуют. Эта дева (поспешу уточнить) — муза (моего отца целила от депрессии, безуспешно, впрочем, врач Муза Аршаковна, а метод революционный: отсыпав иноземных — поди раздобудь — плацебо, прибавляла: «Главное — кислород, джоггинг и поездка к морю в обществе заботливой женщины» — и темный пушок у нее над губой светился победоносно, стерва она, Муза Аршаковна, проходимка, ведь мама еще не болела). Но отчего та муза, которая просто муза (не Муза Аршаковна! упаси бог; надеюсь, она не пыхтит джоггингом в нездешних садах, чтобы подстеречь отца или других каких пациентов; ей достаточно делянки с овощами — веровала в здоровое питание не меньше, чем в собственный гипнотический шарм), да, отчего муза с ложбинкой на спине, которую в Станцах Рафаэля сторожит паж в мурмолке, даже не полуобернется?
Только я, знаешь ли, некоторым образом наврал (поддался плебейской широте мировоззрений), утверждая, что ты, то есть та, с истинно-римским затылком и спиной, которая помнит полдневное солнце, аромат молодого вина, подглядывания крестьянских мальчишек, пот гладиатора, — заставит хоть кого — нет, не заставит. Пожив на сереньком свете, приходишь к выводу (спасибо, но я коньяк не терплю, мильон раз повторял), приходишь к выводу (кьянти можно), что миракль (ишь, какую терминологию твоя золотая кисонька слизала) никому никогда не был нужен. От силы — на денек, на два. Думаешь, не было приступов тошноты, когда устроил вечер о Делекторской и Матиссе? Зачем, глупый? («Глупый» произносит с тревожащей меня модуляцией). Гы. Так тебе и скажи. Ты не пришла. Где тебя мотало? — Автосалон во Франкфурте? Весело? Моторы выли? Кудрявцев выл? (Ты сама думаешь так, не молчи). Может, у меня имелся наиковарнейший план — увидеть твои глаза (чуть более удивленные, под очками это приметно), когда процитирую французское письмишко Мари Луантен — «Они не считались ни с кем, ни с чем, когда багровое зарево любви зажгло их одинокие, измученные, затерянные в холоде мира сердца. “Princesse de glace” (Ледяная принцесса) перестала быть ледяной». Выспренно — да, но простим старую деву (старые счастливы, когда излагают в багровых тонах, оставим им грезы мемуаристок, ведь и собачки, как говорит Писание, рады крохам с чужого стола). А еще она пишет, что влюбленные способны ходить по водам, двигать горы (неожиданное сравнение — «словно шкаф», поскольку Делекторская раздобыла для Анри непонятно где «русский шкаф»), воскрешать мертвых, ведь кто не влюблен — тот и мертв, а возможно такое из-за родства пламени в их сердцах и небесных кострищ, которые разжег Создатель шестнадцать миллиардов лет назад, значит, и влюбленным всегда только шестнадцать (старушке было за восемьдесят, когда она чирикала строки). Ну, Princesse de glace, тебя вштырило?