Смотрели французский альбом 1911 года с репродукциями Коро — лучший, лучший — я замотал тебя в турецкую шаль («Какую старушку-процентщицу укокошил?») — и ты сказала, пока ливень ломился в окно, как подросток впервые к женщине, — «Я… прости (капли с челки на александрийскую бумагу)… я люблю Коро так же сильно, как ты. Не веришь?» Почему-то не мог кивнуть, что, да, верю, да. Ливни в мае быстро проходят, но тот мне подыгрывал — «хляби хлюпают» (горда, если игрословие тебе удается), а еще окна затянуло фиолетовой бумагой неба — «маниакальный дождина» — но в голосе не было сожаления. Ты согрелась, ты много успела порассказать (когда мы вдвоем, говоришь, говоришь; молчаливость — исключительно для больших компаний): что Дима Наседкин бяка, только не надо подробностей! (и не собирался), что аспирантка (делаешь паузу — ну, конечно, женщины убеждены, что могут по интонации мужчины о такой-то всё понять — ты не лишена подобной иллюзии) тоже бяка, но бяка в другом смысле, а ее увлеченность — нечастое качество среди молодых людей нынешней генерации (о да) — тебе может приглянуться (если это юмор, то юмор — не сильная твоя сторона), что Коро даже в таком альбоме — я не обижусь? — профанация (согласен), и что я жуткий, жуткий типус, потому что Кудрявцев (вспоминаешь его, чтобы не забыть, что он существует?) давно бы пробил потолок — у тебя же последний этаж? (бесхитростно демонстрируешь, будто не осведомлена в подробностях моего ландшафта) — и вывел каминную трубу через крышу — представь, как это — сидеть, слушая ливень!.. кофей мог бы сварить на огне… Хочешь, мы уладим с разрешительной документацией? Или предпочитаю нелегально? В обход законодательства? Кстати, не обидно, что твой рояль всегда молчит? Домашние концерты… Боря Свиньин без ума от твоих книг (но я не уверена, что он читает книги)… Ты знал, что Вахтангов репетировал «Турандот» совершенно больной? Болезнь века на заре века. Рачок. Вальс из «Турандот» миленькая вещица и простенькая, выучи, ты же раньше играл, и у тебя нет комплексов, как у меня, или выброси рояль на дрова.
Было так темно (мы не включали свет — «скажи, что жмотяра»), и я различал лишь пятна цветов на твоих плечах, на шали: «звезды», по воле их крестного Карла Линнея, проще говоря, астры плюс астры татарские (ты, как землевладелица, осведомлена), но о момордике слышала впервые — смеялась, конечно, а кто не засмеется? — всего-то индийский огурец — «мотив декоративно-прикладного искусства» (сжав нос, пародировал Метаксу), кстати, ты знала, что у японцев астра вроде незабудки — что, правда? — да, «не забуду тебя» — так толкуют — банальные вздохи, банальные, но японским куколкам нравится? а вот эти (ты повела плечом), бледно-красные — какие? — да вот эти! (включи в конце концов свет, я не в гостях у крот кротыча), бледно-красные, как девичьи губки, ты бы так сравнил? (тон, по-моему, живодерский) — Азалии — ну конечно! Натюрморт у Шагала! А ты видел мои? мои медового цвета, предпочитаю редкий цвет (с простительным капризом богачки) — «Медовая? — умею я растревожить, — Ксенофонт свидетельствует, греки наелись медка с желтых-таки и чуть не скопытились» — «Пасеки у нас нет» (припугнуть тебя нелегко) — «А дети? Тащат в рот что ни попадя» — «Ну, конечно, для тебя что дети, что козы, — с понятным снисхождением, — синдром бобыля» (желание кольнуть? нет, инстинкт матери) — «С козами ты права, с козами. Токсин… нэ-нэ-нэ… В стеблях, в листьях, в цветках. Дай вспомню… Да! Андромедотоксин!» — «Ужираются, значит, до звездочек?» — «Именно. Козы всё метут. Потом колотят себя по брюху» — «А красные? — тоже? там тоже яд?» Само собой. Само собой. Парацельс пишет (сослаться на авторитет — в этом мы с Вернье подростками поднаторели; а что? если люди, как козы, рады авторитеты глотать — «Старина Маркс, — начинал Вернье задумчиво, — говорил — Kätzchen im Brötchen /пирожки с котятами/ — единственная отрада пролетариата»), да, премудрый Парацельс пишет, что в красных азалиях присутствует яд рассудка, яд сдержанности — ингибиторы своего рода, но в них же — яд печали и, scilicet (так в трактате у Парацельса, дать текст?) переводится всего лишь как «будем откровенны» — может, сама угадаешь, какой еще яд? Тот, перед которым все прочие спасуют. Да, будем откровенны. Сколько ты ждала? все гадкие годы? или это лишь спутанность, многоуважаемый пациент, сознания — ты не ждала, совсем, что ли, сбрендил, и не ждешь, и годы счастливые, да! счастливые — в таком случае, однако, необъяснимо, почему глаза твои — печальное небо, даже если наглое солнце вокруг, и тебя, как необходимый предмет гардероба, он таскает по тропическим и субтропическим странам, а я знаю, что ты домоседка, как тот, кто сейчас в темноте перед тобой. Художники или, там, физиономисты заметят, что выражение глаз как разрез глаз — мало ли, не все монгологлазые хитрованы, а с круглыми не все с детской душой, к тому же у тебя слегка миопия; нет, я все же припоминаю в них — это я о глазах — хулиганский костерок, только не припоминаю момента, когда его притоптали. Но я не двинулся далее Парацельса.