Мидас мне подсказал: не преть в такси с Муриной зазря, а спросить — «бывали на Чегете?» (прозвучит убедительней, если прикуснуть, допустим, за ушко). Пока что она сама допрашивает (таксисту не впервой ночь прокуковать): «Вы не помните, дарила вам свою статью, сказали, что прочтете обязательно»… Мычу профессорски. Легко ли отыскать статью в хороводе тигресс, фригидчиков, кабардинской топонимики, витальных сил, хитростей с манто, мук мигрени, стыдных ласк, седмижды семидесяти грехов (что-то размахнул), к тому же дщери Евы подразделимы на две группы: одни чуть наклоняют голову к плечу, другие — праведницы на аллее монументализма. В журналах для девочек (в óно время Пташинский цвел там с материалами «Любовный этикет эскимосок», «Макияж в Месопотамии» и т.п.) разбор: приглашает к флирту (!), доверяет (?), древний жест, как у собак, — приоткрыта сонная артерия — «вас не боюсь» (а зря), «теряет голову» (было бы неплохо), какой-то остроумец в журналах для мальчиков написал, что жестикулируют головой за неимением хвоста (фи), не имею представления, какую версию избрала бы бабушка Annette (м.б., неизлечимый сколиоз — мзда за «отличницу»?).
Какая ты, Annette, без ничего? У, например, Николая Феофилактова (тебе не требуется напоминать забытый массой русский вариант Обри Бердслея) есть офорт: перед книжным шкапом нагая дива взошла на лествицу, чтоб выбрать фолиант, а ее пушок так же непринужден, как челочка у институтки. Не каждая ведь сможет, согласись, разгуливая по ковру с единственным аксессуаром — самокруткой, мыслить вслух о худсовете. А Маленькая О., вообрази, могла. Если, конечно, не травмировать орально-нравственно, прислушивалась к мнению московского коллеги, т.е. меня, который, однако, не поспешал, а длил мгновенье, длил — «цитатни несмышленышам из письма Тураева от 1912 года — божбой божусь, год точный…» — но, честно говоря, припомнить нелегко авторитетный текст, тем более когда конь дыбом, — «Маньяк!», удар подушкой, шепот стыдливки «без слюней» — как это не вспомнить? (а Лена, молвлю на духу, тогда конвейерно рожала). Итак, Annette, что думаешь об адамитах? Что тебе ближе: разметать прическу или (нотка педантизма) в пучок? Может, так не терпится, что кофе опрокидываешь на взволнованные гостя штаны? Болящая мама, надеюсь, не повод губить оду к радости — зов всея земли… «…бедный-бедный, почему вы сразу не сказали про мигрень? У нас должен быть суматриптан. Бабушка не доверяет новым лекарствам, но теперь пьет, пожалуйста: она и ее физик». Междометия благодарности: поздно уже, поздно. Что ж (выдох не такой, чтобы трагический): «Дайте знать, как доберетесь». Женским рукопожатием дорожу всегда — это возраст, друже, ползет, — завизировал как-то Пташинский. Следующий этап — на лавочке в парке, когда мимо бедром качнут, — выдохнуть счастьем, но не больше секунд десяти, иначе перебой миокарда, здесь пока не финал — провидение предусмотрело в качестве компенсации касания пальчиками твоей попó — как иным маниром вкатить укол? — медицинской сестричке скажи, не манкируй советом, — для тебя в попó, а не в стариковские вены, но и это не всё — двинешь к праотцам, плача, рыдая, посмотришь в последний разок на лежащую в деревянном ящике свою красоту, будет сладкое — целование диаконисы (справка об институте диаконис, упраздненном в VIII в. по Р.Х., цитации из Никейского собора, Халкидонского собора, особый акцент на кодексе Влакоса, главное, к тому моменту, когда окочурится ваш покорный слуга, институт диаконис расцветет, так что не будь ослом — подольше копти).
19.
Для кого-то колготня — индекс счастья («индекс счастья» — вклад Раппопорт). Для древних, например, греков, для приятелей Саши Пушкина, морфинистов «Бродячей собаки»; берущихся за руки (а не за то, что думаете, — припашливает Пташинский) друзей. Это ему, Пташинскому, никак не надоест поднимать тост за «лучшую в мире компанию» (полинявшую, было бы точней), но я, например, давно понял: нет никаких компаний, есть только больные индивидуации (тоже вклад Раппопорт, представляю, как плывут эти индивидуации, раскрывая душу и кошелек перед Марией Вадимовной). Кто-то, отловив меня на вернисаже, укажет на непоследовательность. Как будто я там не ради себя. Никто никому не нужен — вот генеральная исповедь поколения. Что-то от кого-то — о, да. Понятно, придерживаю эти соображения, когда смеюсь и напиваюсь у Кудрявцевых. Хорошо идет скетч под скотч: «Памятка алкоголику. Не злоупотребляйте хождением в гости». Ха-ха-ха-ха! «Памятка алкоголику. Не злоупотребляйте надеждами». Ха-ха-ха-ха! («Надежды с прописной?! — вопит Пташинский. — Тогда правильней “Надеждами без одежды”!»). «Памятка алкоголику. Не тешьте себя иллюзией, что сосед дядя Миша (Саша, Абраша etc) пьет больше. У него искусственная печень». Ха-ха-ха-ха! (Раппопортиха медицински придирается к «искусственной печени»). «Памятка алкоголику. Искусственная печень в стране одна. Испытания проходят в организме дяди Миши. В случае убытия испытуемого вакансия для соискателей печени откроется в порядке общей очереди, которая на данный момент составляет миллион триста тысяч двенадцать человек». Удивлялись статистической скрупулезности. Последние цифры — количество гостей за столом. Хохотали не все искренне. «Памятка алкоголику. Не злоупотребляйте несчастной любовью». Раз, может, два был этот сюжет. Лене тоже смешно, почему нет? И Пейцверу, пусть глаза затравленные (Раппопортиха раздобывала ему австрийское лекарство; ни он, ни она точно никому, но все знали). «У нас с тобой не тот социальный статус, чтобы жалобиться на трудность потрахушек, — алкошепот Пташинского. — И вообще сейчас великий пост — спирт — пожалуйте, а девки — на Красную горку. Только Бунин лакомился в Чистый Понедельник». Даже Раппопортиха убеждена, что я экстраверт, а перепады… из-за печени, которую «правильно бы почистить», из-за печени. Я чарую их коктейлем «Le Tremblement de Terre» («Землетрясение», абсент+коньяк, предпочитаю +ром) — из творческой лаборатории Тулуз-Лотрека, он поил им певичек. Глупо после тосковать под Сибелиуса, но анекдот о Шостаковиче и Уствольской на посошок, как и «вальс Страуса» (у Вернье, оказывается, саквояж был из кожи страуса). О Ване Соколове и Губайдулиной на посóшку (Губайдулина разрешила ему играть свою вещь — никогда не помню какую — при помощи носа). Не верят. Я буду врать? Ходим в одну церковь, квартируем в одном переулке, на прошлые разговины угощал его козлятиной — не слишком удачный кулинарный эксперимент — холостяцкие посиделки, как хорошо без женщин, без их фраз…