Но вообще я не так чтобы внятно помню, когда ты въяве присоединилась к мысленной пикировке (что вливают в кенийский кизяк?). Но про жилы помню и про цедеэл — ужин в стиле Снейдерса псу под хвост из-за твоего каприза. Когда было совсем худо (не моему желудку, а кошельку), Шницель удачно проклюнулся к каллиграфии — не японской, но китайской — газовую трубу тянул в Поднебесную — надо же поддержать разговор с партнерами — всё газ, да газ, — и я получил поднебесную сумму. Кудрявцев (в данном случае сводня) рассчитывал на жест благодарности. О, мне не трудно посидеть с другом детства, приобняв за плечи. Расщедрился (такой болезнью недужу редко): махнем-ка в ресторацию. Я и сейчас, не моя Елена, готов отбарабанить список блюд, как список кораблей. Грибной жульен (только боровики, не шампиньоны, — заглатывать резиновых — себя не уважать и родину), балык (астраханский, но мне известно, бенц у Кудрявцева — балык из осетра азовского, пусть последнего отловили году в 1958-м, людоеды), тарелочный витраж из строганины — от сига к нельме и от нельмы к сигу, в среднике — омуль с бунчуком петрушки (дизайн 1970-х, переживший время), с копченой челядью — чир, пыжьян, микижа (пробовали? я тоже нет — у шефа, чур, шпаргалку и не пыжиться), сибирская форель (исконно-русское название ленок — повод для подблюдного веселья), запеченный краб (порции удваиваю — мы не дистрофики Евросоюза), салат из артишоков, спаржи, пастернака (у ресторана генеалогия литературная, но Пастернак сюда не хаживал), бадья икры — Фрэнсис Скотт Фитцджеральд как-то, говорят, в один присест уплел кило икры, дабы найти эпитет — нежная? с ноткой цыганщины? ребусом России? просто черная икра и всё? (уместно в устах кого-нибудь из белоэмигрантов или племянников Рокфеллера.) Видите, сказал бы тебе и Кудрявцеву, что значит труд писателя — каторга! Фитцджеральд в итоге навалял такую сценку (я томик прихватил) — «приставшая к губе икринка — не повод отказываться от поцелуя, к тому же удачно хлопнул свет и погас, не только в доме Хелен Фриззл, но во всей округе — тот случай, когда я солидарен с тред-юнионами в их героической борьбе». И все же ему далеко до Шаляпина — тот кило икры сметал после Сандунов — «Связки, — объяснял, — смягчает». Вино (бутылка кахетинского — школа Вернье, наследие Лермонта), что-то для продёрга (декабрь, псовый холод), десерты (прочь гонобобель — Кудрявцев не из тех, кто сдержан в неудобопроизносимых рифмах — пусть будет развазня из земляники), сласти, сласти, берлинское печенье (вензель Л уместен — кондитер-джинн не обязан сообразить, что «Лена», но я бы взял его на жалованье, чтобы слышать снова, снова — «Биковка? Хе. Либофь? Хе»). Лопает коробками (изучены все ее привычки), и поясок на талии должен быть с надписью «мне все позволено», кроме высоких каблуков — подъем разноется — паденье с лошади в четырнадцать — твореньями незабвенного Терруанэ предпочитает наслаждаться в гамаке, да просто лежа, готова танцевать — но с кем? и где? на празднике Италии в посольстве со старым Мессерером — был фурор, — любимый синий цвет, не слишком к золоту, я об украшеньях, и камушки — не ее стихия, караты от Кудрявцева — груз мертвый, либо пастбище подруг камнелюбивых, участвует в судьбах брошенных собак — всем должно присоединяться, я пасую, — на прохвостов всея Руси — вроде Пейцвера и т.п. — тратит из своих, маркирует немилых сердцу, а впрочем, милых тоже — «дура», «типус», чаще «дурочка» — согласна с мнением академических кругов — отсылка к Лихачеву, Максу Фасмеру, Лажко (вам известен? и я впервые слышу) — «херовина» не подцензурна, изобрели семинаристы давних лет, справьтесь у Даля, если Лихачев, Фасмер, Лажко — не перцы, но не злоупотребляет (перцы-гриль не позабыл — такая нотка демократично оттеняет кулинарию избранных).
Следовало, после твоего звонка — «прости, что не приду, он с минуты на минуту» — задать вопрос метрдотелю — где, братец, нужник? — и утилизовать, по крайней мере, вензель Л — либо на пропитание четвероногим в приют «имене тебе», но поначалу мы посидели чинно, после почти весело (у Кудрявцева вдруг пещерный аппетит), он порывался заплатить (мой жест необидного отказа), между прочим, когда мне намекают, что я должен благодарно кивнуть, я умею благодарно кивнуть, — «Надо, — выдох уставшего Саваофа у него давно отрепетирован, — надо помогать людям» — хвалился выставкой самурайских мечей (как будто я грежу железяками), на которую Кудрявцев и Шницель (правильней все-таки Шницель и Кудрявцев) вот столько (рисует круг, равный нашему столу) ухнули, теперь Землеройка протежирует Цыпло — труд о спасении России страниц на тысячу (сытость мне пособила избегнуть слова «онанизм»), с Цыпло пока что не уверен (Цыпло жареный, Цыпло пареный — я прихохотнул из солидарности), зато помог (и кто-нибудь сказал спасибо?) молодой художнице (неудобопроизносимая татарская фамилия) продвигать просветительский проект «Народный костюм Поволжья: вчера, сегодня, завтра», реплики вроде — «все-таки ты сноб», «твой фирменный прищур по адресу людей, которых боженька не наделил…» — я оставлял без вразумительных ответов. Лена заочно режиссировала нашу встречу, и вскоре арьергард — Танька (платье прело в сундуке до несостояшейся свадьбы?) и Пташинский («Жулики жрут жульен без нас! О, грех тайноядения!») — ждали Раппопортиху, перепились, я катапультировался по-английски…