сбрендил! прошу, заткнись! нет, ты свихнулся! кого ты дразнишь?! у тебя мозги разжижило! — хотелось бы мне выступить со встречной просьбой — ну покричи еще, так нравится… Конечно, никаких опровержений (голубая кровь, Риммушка, голубая кровь). Но чуть подразнил общественность. Лекция о Винченцо Перудже (упер «Мону Лизу» в 1911-м, прятал под тахтой) у Пиотровского (правильно, Михаил Борисович, не следует читать московской прессы). Иззеленевшая Каплонь еще наташнивала дважды — «Кто спал с “Моной Лизой”» (получалось, я, благодарю покорно), «Оздоровление» — после того как вторую лекцию (о Хан ван Меегерене, поддельщике Вермеера) у М.Б. похерили. Разумеется, не извещал Лену о «разговоре где следует». Дивились, когда переписал их имечки (память, компатриоты, уже не та) — Леонид Малышонок (цепь поколений едоков картофеля оставила след в защечных пазухах), Геннадий Паршак (в альбоме Ломброзо стал бы примой), наконец, заглавный — Евгеневгенич («удобно, не перепутаете» — юмор силовиков) Косорыгин. Долго не могли взять в толк, что Александр Николаевич Энгельгардт (личный архив в Эрмитаже) — мой двоюродный дед. Вопрос — а не было ли намерения вернуть семейные ценности обратно? — мне показался странным, учитывая, что архив состоит преимущественно из рукописей (по большей части преданы печати), прижизненных изданий с автографами (Орбели, например) — но у меня в Староконюшенном такие же рядком на гордой полке, наконец, перерисовок (виртуозных, по общему суждению) от Тициана до Анри Матисса (снова Матисс!). М.Б. как-то просил глянуть глазом: вдруг это сам — от «деда твоего сюрпризов…» — он не продолжил. «Знакомы ли с супругами Рождественскими?» — Плохо запоминаю, с кем на фуршете принимал на грудь. — «Как часто консультировали Гаффена в Москве?» — По настроению. — «За?..» (жест пальцев, перебирающих купюры, — Паршак наглеет) — Мои тарифы, видите ли, заоблачны. — «Например?» — Миллион, два. — «Налоговая?» (едок картофеля). — Данные за 1994-й. «Племянник гражданина Рудинского утверждает, что вы нарушили волю покойного, не…» — Спасибо, что не говорит, как я его в ватерклозете домогался. (Тройной хрюк мужской солидарности.) Канонично подымили, я угощал (недоумение, что дрянцо — видите ли, из близости к народу). Выйдя на свободный воздух, все же подумал: а хорошо, что не преподавал у несовершеннолетних. Свечечку у Обыденки поставил (а вы бы к Марксу дернули?) Пташинский уверял, что от меня отстали после фразы «глаза не смеялись, но несчастлив по-своему, русский душой, Мисюсь, где ты?» На какое-то время прижилось в качестве тоста — разумеется, тирады я не вмазывал — не декабрист, не диссидент, не Аввáкум, не Солж — элениума у меня немного, вплывали в голову давние речения — «С восьмой заповедью у него конфликт. Михаил Борисович собак пустил на Ирину Александровну из-за “Мечтателей” Матисса» (Тебенько), Метаксу встретил синюю от злобы (бивни!), а еще в Староконюшенном улыбается уменьшенная копия Искусителя, флиртующего с неразумной девой, нагрянут, завопят: Страсбургский собор обчистил! Однако «Мечтателей» я перенес к Ване Соколову (не распаковывая). Кудрявцев пояснял: дети мои, наш гений (оборотец применительно ко мне из его нетрезвого рта порхнул не в первый раз) в этой конспирологии — десятая спица в колесе (комплиментарно). Роют под Шницеля, а гению — от силы год, ну два, к тому же для аrtiste libre такое, говорят, полезно — не стоило гешефтить с китаезой, эта твоя Коньякса сеть сплела, — у нее цель — преодолеть дефицит музейных тапочек (звук горлового смеха, Пташинский мурмычил, что король допился до анчутков; позже я узнал, что на «тапочках» копирайт Пташинского, милая сволочь). Я (Раппопортиха, прости, — бордо интимно покропил ей спину, однако, колористическое решение свежо, — добавить? послала дружески), я должен всех трансфигурировать (снова качнул бокалом) на жизнеутверждающий лад — всегда любил гусарики для галерей, как гусар — гусыню (не гастрономически, а парфюмерно, поскольку у гусыни чепчик, кринолин, лорнет, фиалки), но все же более любил способность чуть взлететь, как стрекоза китайца, которую запродал, — думаете, не хотел стреляться? о, верю, вы не думаете пошло обо мне — одна надежда — у Ци Байши еще две тысячи стрекоз, кузнечиков и прочих милых блох, — и не кистью, а дыханием ладони, которая… — все интенсивно пищепотребляли под реплики «с чем салат?», «Хатько перешла на (похабный шепот) молодежь», «у Димочки Коротыша был план — сделать (мое имя) главным по культурке, Кудрявцев, завидуешь?», «Угу» (с набитым ртом) — …которая… тут что-то от эфемеры, дрожанья воздуха… у статуи Лауры в Люксембургском саду закрыты глаза. Что это? незнание, кто возблагоговел пред ней? шифр души? сон? (сон здесь и бодрствованье там) горний мир? (Раппопортиха молча — а поесть?) преграда профанам — procul este, profani — преграда повседневности, крысиной возне, пахучим крысиным норам («Можно не к столу?!» — «Ленка, на дачу крысы шастали?»), если же вдруг посмотрит, ее взгляд сожжет, да, сожжет, но вся жизнь аrtistes libres, вольных художников, скажем смелей, mages libres — вольных волхвов — в том, чтобы однажды она открыла глаза, да, открыла…