Вы поймете из моего рассказа, что Фонд забрал власть в свои руки не без нашего сопротивления. Рабочие, которые сильнее всего страдали от его гнета, очень скоро начали из чувства самосохранения объединяться на борьбу с ним! Сначала по ремеслам и по профессиональным признакам, затем ремесленники образовали свои конгрессы, а люди свободных профессий — свои федерации. И наконец возник один гигантский союз, в который вошли все те, кто в силу своих потребностей или интересов оказался не на стороне Фонда. Это хорошее альтруистическое объединение людей слабых ради защиты тех, кто был еще слабее, не развернулось во всю ширь своих возможностей, пока Фонд, следуя своему разрушительному инстинкту, не добился слияния всех монополий в одну огромную монополию, пока сильнейшие не пожрали тех, кто был слабее, и верховный властелин не подчинил в конце концов нас себе, став нашим, хоть и не венчанным императором. Мы так долго жили по принципу «каждый сам за себя», что отобрать у нас всю нашу недвижимость не составило никакого труда. Теперь Фонд владел не только землей, но и ее недрами и фабриками, построенными на ее поверхности; Фонду принадлежали моря и плавающие по их волнам корабли, и рыба в их глубинах; он ведал всеми транспортными средствами и распределением всех товаров и продуктов, производимых в разных концах страны. И, в соответствии с железным непреложным законом логики, выходило, что Фонд-то существует, а мы нет.
Но и Фонд кое-что проворонил. Он с такой легкостью покупал представителей законодательной власти и судей, что и думать забыл о выборах. Он оставил нам избирательное право — пусть, мол, тешатся, выбирая себе регулярно очередного глиняного истукана, которого затем он — то есть Фонд — сформирует, согласно своим желаниям и потребностям, и будет управлять им как хочет. Фонд знал, что верховная власть принадлежит ему, как бы мы ни называли избранную нами пешку — президент ли, губернатор или мэр; у нас были другие наименования для этих должностных лиц, я просто употребляю принятую у вас терминологию, чтобы вас не путать, и надеюсь, мой добрый друг, сидящий вон там, не сочтет, что я по-прежнему рассказываю об Америке.
— Нет, не сочту, — отозвался старый фермер, не вставая. — Мы до этого докатились, но не совсем.
— Не торопись! — возразил путевой рабочий, — всему свое время. Продолжайте! — крикнул он альтрурцу.
Альтрурец продолжал свой рассказ:
— С самого начала между Фондом и пролетариатом не прекращалась борьба. Фонд утверждал, что он — лучший друг рабочих, и при посредстве подвластной ему прессы неустанно шельмовал тех вождей, которые учили нас, что враг пролетариата — это Фонд, и склоняли к забастовкам и иным выражениям протеста, чтобы добиться повышения оплаты труда и сокращения рабочего дня. Надо сказать, что когда того требовали обстоятельства, друг пролетариата обращался с этим самым пролетариатом, как с заклятым врагом. В периоды перепроизводства — как это у них называлось — он закрывал предприятия и проводил массовые увольнения, обрекая семьи рабочих на голод, или же предоставлял им какую-нибудь пустяковую работу, сам же претендовал на то, чтоб его признали всеобщим благодетелем за то, что он совсем предприятия не закрывает. Он не упускал случая снизить рабочим заработок; он проводил законы, направленные на то, чтобы запретить забастовки и вообще всячески ущемить рабочих, тогда как судьи судили их за организацию заговора и старались истолковывать любой закон им во вред, даже в тех судебных делах, когда у представителей законодательной власти не было в мыслях как-то запутать его. Упаси Боже, чтобы вы тут в Америке дожили до чего-то подобного, но если это произойдет, то дай вам Бог найти столь же простой выход, как тот, что наконец удалось найти нам как раз в дни, когда от свободы осталось одно лишь название, а слово «справедливость» можно было употреблять разве что в насмешку.
Продвижение Фонда к верховной власти прошло так гладко, так легко, и он так безжалостно выколотил из пролетариата охоту бунтовать, что совершенно забыл об одном обстоятельстве — о существовании права голоса, на которое ему было в высшей степени наплевать. Поскольку результаты голосования можно было без труда объявить недействительными, систему голосования народу оставили, и вот когда вожди пролетариата перестали призывать к забастовкам или иным формам сопротивления Фонду, которые при желании могли быть истолкованы как попытка низвергнуть правительство, и стали убеждать рабочих перейти к политическим действиям, тут-то лавина, которой суждено было смыть Фонд с лица земли, и начала собираться из тоненьких ручейков, засочившихся вдруг отовсюду. Сперва они стали возникать в сельской местности — так, ключи, пробивавшиеся из-под земли, — потом появились в деревнях и стали набирать силу и, наконец, вздувшись и соединившись воедино, стремительным потоком хлынули по улицам города. Я не стану задерживаться, чтобы проследить его путь, — это займет слишком много времени. Скажу лишь, что в один прекрасный день, совершенно неожиданно, когда Фонд чересчур уж грубо злоупотребил одной своей прерогативой, он был этой прерогативы лишен большинством голосов. Может быть, вам будет интересно узнать, что первыми восстали против Фонда служащие телеграфа, и что большинство избранных пролетариатом членов парламента силой заставило правительство взять на себя обязанности, столь нагло узурпированные Фондом. Вслед за этим возник вопрос пересылки мелких и скоропортящихся товарных отправлений…
— Точно! — раздался чей-то голос. — Срочная доставка! Продолжайте!
— …которые отныне передавались в ведение почты, — продолжал альтрурец. — Вслед за этим и вообще все перевозки по стране перешли в руки правительства, которое хоть и считалось всегда непомерно продажным, но, по сравнению с Фондом, выглядело кристально чистым. Затем неизбежно последовала передача в общественное владение всех рудников, а также раздача земельных участков тем, кто пожелает заняться землепашеством. Однако ни пяди земли не получили в частное владение те, кто предполагал использовать ее для собственного удовольствия или же собирался лишить всех прочих возможности любоваться пейзажем. Поскольку все торговые предприятия были захвачены Фондом и производство потребительских товаров, а также продуктов питания контролировалось им, то для того, чтобы передать все это правительству, потребовалась одна-единственная поправка к закону.
Фонд, пренебрежительно игнорировавший первые чреватые опасностью признаки сопротивления своей власти, очнулся слишком поздно. Когда во время первых же очередных выборов он попытался отнять у пролетариев право голоса, попытка эта — по вашему образному выражению — с треском провалилась. За Фонд не голосовал никто, кроме нескольких их главарей да горстки людишек, преданных ему по темноте или же корысти ради. В какой-то момент показалось, что он окажет народной воле вооруженное сопротивление, но, к счастью, этот момент безумия быстро миновал. Наша Эволюция совершилась без единой капли крови, и впервые на земле появилось великое политическое содружество — республика Альтрурия.
Жаль, что мне не хватит времени рассмотреть с вами некоторые любопытные этапы преображения нашего общества, где прежде каждый норовил жить за счет другого, а теперь каждый живет для другого. В речи, произнесенной нашим первым альтрурским президентом при вступлении в должность, есть одно удивительное место, где новое гражданское сознание сравнивается с бестелесным духом, отпущенным на просторы мира иного, не обремененным больше эгоистическими заботами и алчными устремлениями плоти. Но, быть может, вы получите ясное представление о переменах, происшедших у нас, если я скажу вам, что не прошло и пяти лет со дня падения старой плутократической олигархии, как один из руководителей системы публично возблагодарил Бога за то, что с Фондом покончено навсегда. Вы поймете всю важность сказанного, если припомните заявления некоторых ваших рабовладельцев, сделанные после окончания Гражданской войны, — они говорили, что ни за что на свете не допустили бы восстановления рабства.