— Как всегда, побежал захватить что-то совершенно необходимое, — ответил откуда-то из самой толщи наваленных мешков Волошин.
— Ага, вон он бежит, — проговорил Логинов, убирая свой фонарик. — Ваня, на что тебе термос, ведь все равно разобьешь по дороге.
— Ничего, я его буду всю дорогу прижимать к груди, — весело ответил Макаров, ловко перебрасывая свое грузное тело через борт грузовика. — Зато вы все мне в ножки поклонитесь, когда хлебнете горяченького кофейку перед тем, как лезть в воду. Поехали!
— А пресса здесь? — вдруг спросил Логинов.
Я так и замер.
— Здесь, помогает мне придерживать ящики, — ответил Макаров, усаживаясь рядом со мной и заговорщицки подталкивая меня в бок.
— И делает он это, все еще не проснувшись, — немедленно подхватил из своего укрытия Волошин.
Я понимал, что он шутит. Но, по-моему, момент для шуточек был не самый подходящий. К счастью, наш строгий начальник уже исчез.
Мы тронулись в путь. Штормовое море ревело грозно и так близко, будто уже победно вырвалось на берег. Казалось, что к нам под брезентовый тент не захлестывает ветром дождевые холодные струи, а ломятся морские волны. Сосны вдоль дороги скрипели от натуги, борясь с порывами ветра.
торжественно начал было громко декламировать Волошин, но тут же чертыхнулся и смолк, потому что машина выехала за ворота, свернула с асфальта на проселочную дорогу и нас начало швырять во все стороны.
Мешки и ящики ожили, каждый из них норовил занять самое лучшее местечко, а мы, естественно, противились этому, и завязалась между нами борьба, не прекращавшаяся — с переменным успехом — всю долгую дорогу…
Куда и зачем мы мчались по глухим лесным дорогам в эту ненастную весеннюю ночь?
Уже несколько дней я слышал в институтской столовой, где сходились ненадолго все научные сотрудники, загадочные отрывочные разговоры.
— Ну как? Не двинулись?
— Нет, хотя Прокофьевич уверяет, будто глаза уже большие.
— Можем прозевать…
Вечером опять:
— Не двинулись?
— Нет. Погода мешает.
— А как прогноз?
— Завтра существенных перемен не предвидится.
— Так, может, они вообще нынче не станут скатываться?
— Ну нет, это исключено.
Я слушаю и ничего не понимаю. А через день снова тоже:
— Говорят, в Темной речке уже двинулись?
— Нет, это Макаров панику сеет. Куда они двинутся? Вон ночи какие лунные стоят.
— А как прогноз?
— Кажется, к концу недели обещают дожди и грозы…
— Как бы не прозевать. А то скатятся в океан, попробуй их там найти!…
Ловя ученых мужей одного за другим и расспрашивая их где-нибудь в уголке, из которого они не могли выскочить и удрать от меня к своим неотложным опытам, я постепенно узнал, что таинственные речи идут об удивительно интересных вещах. Это была одна из основных тем, над нею в институте работало сразу несколько лабораторий, и готовилась даже специальная экспедиция.
Предметом этих исследований были речные угри. Наверное, многие, как и я, не раз лакомились этой вкуснейшей рыбой. Лакомились и не подозревали, какие интереснейшие загадки с нею связаны.
Оказывается, угри вовсе не всю свою жизнь проводят в реках. Метать икру они уходят в море, в Атлантику, и не куда-нибудь наугад, а в строго определенный район, расположенный к северо-востоку от Багамских островов. Здесь, в сумрачных глубинах Саргассова моря, из икры речных угрей, которую, кстати сказать, не видел своими глазами еще никто на свете, рождаются крошечные личинки длиною всего в несколько миллиметров.
Целых три года, постепенно подрастая, плывут они до берегов Европы. А здесь с ними происходят сложные перемены. Сначала личинка становится короче и делается прозрачной, почти как стекло. Таких маленьких угорьков, массами входящих в устья рек, и называют «стекловидными». Попав в пресную воду, они движутся навстречу течению, забираются за сотни и даже тысячи километров, к самым истокам рек и здесь живут по десять-пятнадцать лет, превращаясь в тех жирных, упитанных красавцев угрей, которых мы видим на прилавках рыбных магазинов.
Так что каждый речной угорь за одну свою жизнь проживает как бы три, совершенно различные и одна на другую вовсе непохожие: сначала он крошечной личинкой три года странствует по Атлантическому океану, потом основную часть своей жизни проводит в пресных реках Европы, чтобы в конце концов, повинуясь какому-то таинственному зову природы, снова отправиться в свое последнее странствие за тысячи километров, в те тропические воды, где он когда-то появился на свет в глубинах Саргассова моря.
Начинают угри свое движение из рек в море — «скатываются», как говорят рыбаки, непременно в дождливые и ветреные непогожие ночи. Буря словно окончательно пробуждает их от зимней спячки в толстом слое или на дне озер и рек, под защитой ледяного панциря.
Наступает такая ночь, и теперь уже никакие преграды не могут задержать загадочных странников в реке. Встретив на пути плотину, угри выползают на берег и движутся прямо по росистым лугам. Они обладают чудесной способностью чувствовать воду даже за полтора-два километра, всегда поворачивают к морю и ползут, извиваясь в мокрой траве, словно змеи, так быстро, что человеку бывает нелегко за ними угнаться.
Немало пришлось ученым потрудиться, пока они разобрались в сложной и запутанной жизни речных угрей. Долгое время никак не удавалось даже понять, где именно угри мечут икру. Две с половиной тысячи лет назад древнегреческий философ Аристотель считал, будто угри чудесным образом возникают из ничего в иле на дне болотистых озер — из каких-то таинственных «кишок земли»… Но в более близкие времена такое объяснение уже не могло устроить никого. А другого все еще не было.
Даже когда в середине прошлого века удалось впервые поймать частой сетью личинок угрей в океане, их приняли просто за какой-то новый вид странных рыбешек, дотоле не знакомых науке, и назвали лептоцефалами — «плоскоголовками». Никто и не подозревал, что это личинки речных угрей, которых так давно и тщетно искали в илистых озерах, пока в одном из аквариумов экзотические лептоцефалы, постепенно подрастая, не превратились буквально на глазах у изумленных ученых в молоденьких угорьков!
Но еще пришлось немало бороздить моря, пока удалось, наконец, выяснить, откуда же появляются загадочные лептоцефалы. Окончательно разведал район нереста речных угрей в Атлантике датский ученый Иоганнес Шмидт сравнительно недавно — в начале двадцатого века.
Однако на этом загадки не кончились, и во всем ученом мире интерес к угрям вовсе не пропал, а, наоборот, стал возрастать. Все новые и новые вопросы вставали перед исследователями.
Почему речные угри совершают такие далекие странствия? Почему для метания икры они выбрали лишь один уголок в безбрежном Мировом океане? Каким образом они находят к нему дорогу за тысячи километров? Какие загадочные ориентиры в океане, где одна волна неотличима от другой, служат им надежными «маяками»? И какая таинственная сила уверенно ведет крошечные личинки древней морской дорогой их предков к берегам Европы, через проливы Каттегата и Зунда, через Босфор и Дарданеллы, в устья рек, где им суждено превратиться в речных угрей, достигающих порой полутора метров в длину?
Как было бы заманчиво разгадать все эти тайны и попытаться наделить чудесными способностями угрей находить себе верную дорогу в море навигационные приборы кораблей, подводных лодок, может быть, самолетов!
Вот над этим-то и работали мои новые друзья из Института морской бионики. Изучением речных угрей тут занимались не первый год. Совершили уже несколько плаваний по маршрутам морских скитальцев, и в Одессе специальное экспедиционное судно «Богатырь», как я узнал, уже готовилось снова выйти в море. Оно ждало, когда угри двинутся в свой дальний путь — сначала «скатываясь» вниз по рекам и ручейкам, потом через проливы в океан, — к заветному Саргассову морю, чтобы плыть за ними следом.