— А что лично вас, Андрей Васильевич, больше всего интересует в этой проблеме? Ведь вы по своей основной научной специальности, насколько мне известно, зоопсихолог. Может быть, есть какие-то основания говорить о разумном выборе угрями пути в океане, раз их поведение выглядит таким сложным? Трижды на протяжении своей жизни они так резко меняются, словно превращаясь из одного вида рыб в другой? И так уверенно находят себе путь без всяких ориентиров — ведь это очень сложное поведение…
— Ну, о каком-то разуме речных угрей говорить, конечно, не приходится. Это чепуха. Ими движут инстинкты, но только за миллионы лет эволюции так усложнившиеся, что людям малосведущим, вроде вас, в самом деле это может показаться сознательным поведением. Дело тут проще, хотя и не менее интересно. Просто изменяющиеся природные условия как бы включают поочередно определенные инстинкты.
— Но ведь для этого где-то в организме угрей уже должны быть заложены предпосылки для таких последовательных включений?
— Конечно, и вот это-то для меня самое интересное. План всей их жизни — сначала в море, потом в пресной воде, в озерах и реках, а затем снова в море — строго запрограммирован природой. Перемена внешних условий лишь последовательно включает одну часть этой жесткой программы за другой. И вот разобраться в этом чрезвычайно любопытно…
— Это даст какие-то новые идеи кибернетике?
— Возможно. Но пока мы заняты более частной проблемой: как и где запрограммировано у речных угрей столь совершенное «чувство ориентации» — вы эти два слова лучше возьмите в кавычки, это все-таки не совсем научный термин, как бы к вам не придрались.
— А работы Казимира Павловича Бека как-нибудь связаны с этой проблемой?
— Ага, коза в аквариуме вас озадачила. Ну, вам еще многое покажется, вероятно, странным в наших методах. Мы придерживаемся, так сказать, тактики «свободного полета». Бионика — наука принципиально коллективная, ее проблемы можно решить лишь общими усилиями представителей разных наук. Но в то же время и каждая наука находит в процессе общих исследований что-нибудь особенно интересное и важное именно для нее. Навигация речных угрей, как я уже говорил, наша главная тема. Но гонять ради нее одной по океанам такой плавучий институт, как наш «Богатырь», конечно, было бы глупо. Одновременно, параллельно мы решаем несколько проблем, и каждая лаборатория имеет свой особый план работ. И планы эти гибкие, они могут меняться. Мы считаем, что так полезнее. Для современного исследователя очень важно, по-моему, умение мыслить одновременно в нескольких различных направлениях — психологи называют такое мышление «симультанным». Ведь как делаются научные открытия — вы не задумывались об этом? Новое начинается на границах известного. Вот вы ведете какие-то опыты, исследования и вдруг сталкиваетесь с непонятным явлением. Можно отмахнуться от него, как от досадной помехи, какой-то неприятной ошибки в методике эксперимента. Это самое опасное! Сколько открытий не было сделано из-за того только, что люди, столкнувшись с непонятным, уходили от него в сторону или принимали за несущественное. А новое-то открывается чаще всего именно с «несущественного». Эксперимент важен не только тогда, когда он подтверждает уже существующую, пусть даже вашу собственную, взлелеянную гипотезу. Он может быть не менее важным и тогда, когда его данные этой гипотезе противоречат. Тут и нужно копать. Поэтому мы радуемся, когда наши сотрудники отвлекаются в сторону, почаще задумываются над вдруг возникшими непонятностями…
— Но так можно отвлекаться без конца и ни одной работы не завершить.
— Ну, к сожалению, неожиданности происходят не так уж часто, как бы нам хотелось, иначе бы мы просто завалили мир открытиями. Но наша методика предусматривает и весьма тщательную проверку «непонятного», детальное исследование его. Лаборатория биохимии давно ведет опыты по нырянию на большие глубины. Это вовсе не мешает им помогать другим лабораториям в разработке темных мест главной темы — навигации угрей. И кто знает, может, навигация что-то подскажет биохимикам и по физиологии ныряния. А если вдруг выплывает еще какая-то тема, все будут только рады».
Мы подходили к берегам Турции, и настало время выпустить на свободу пленных угрей, которых с такими приключениями ловили под проливным дождем в непогожую ночь, а потом мчали на самолете с берегов Балтики на Черное море.
Это был торжественный момент, привлекший всех на палубу. Прежде чем пустить угря в море, Волошин сам проверял миниатюрные сигнализаторы, укрепленные у каждого из них на гибком мускулистом теле так, чтобы не мешать свободно двигаться в любом направлении. Выглядели эти хитроумные приборы довольно невзрачно — просто пластмассовая коробочка, чуть побольше спичечной, Но из рассказов Волошина я знал, как пришлось «Эдисонам» поломать головы, чтобы уместить в этих коробочках достаточно мощный источник сигналов, которые можно улавливать сквозь толщу воды за несколько десятков километров, и батарейки электропитания.
— Работают в них бактерии, которых полным-полно в морской воде, — нахваливал свое детище Волошин, — Практически вечный двигатель, ей-богу, опровергает второй закон термодинамики…
Сейчас Сергей Сергеевич был сдержан и серьезен. Проверив и включив сигнализатор, он торжественно передавал угря Елене Павловне, которая так же осторожно пускала его в специальный шлюз. А мы, свесившись с борта, следили, как угри один за другим без малейшего всплеска исчезают в морской глубине.
Пожелав последнему угрю доброго пути, Волошин поспешил в камеру интроскопии, которую все почему-то упорно называли «локаторной», хотя к судовому локатору она никакого отношения не имела. Я последовал за ним.
В локаторной перед пультом сидел техник в синем комбинезоне и, прижимая обеими ладонями к голове круглые каучуковые пластины, вслушивался в таинственные голоса океана.
— Есть? — еще с порога спросил Волошин.
Техник понял вопрос по движению губ и весело ответил:
— Порядок! Сигналят вовсю, что твой маячок. Послушайте сами, Сергей Сергеевич.
Волошин сел рядом с ним и взял вторые наушники. Лицо его постепенно теряло непривычную серьезность и становилось опять насмешливым и задорным.
— Идут вместе, и черноморские и привозные, слышите? — спросил Волошина техник.
Тот кивнул. Техник, перехватив мой взгляд, снял наушники и протянул их мне.
Сквозь какие-то подводные шорохи и поскрипывания время от времени отчетливо доносились призывные сигналы. Они были различные: один — выше тоном и короткий, другой — протяжнее, басовитей. Первый сигнал мне уже был знаком, я слушал его вчера. Это нам сообщали о своем движении в морских глубинах местные угри, пойманные и снабженные сигнализаторами перед выходом в море из крымских-и кавказских речек. А теперь к ним присоединились и гости с берегов Балтики, чтобы вместе плыть в далекое Саргассово море. Найдут ли они туда дорогу?
Сигналы звучали бодро и успокаивающе, вторя один другому.
— Ну как?
Я оглянулся и увидел, что в дверь рубки заглядывают Елена Павловна и Логинов, а за ними собралась целая толпа.
— Как по компасу, — весело ответил Волошин, снимая наушники. — Жмут прямо на Босфор.
Следом за угрями мы, не останавливаясь, миновали Босфор и вышли в Средиземное море. И здесь нас поджидал шторм.
Крутые валы, увенчанные белыми султанами пены, один за другим бросались на острый стальной форштевень «Богатыря», обдавая палубу брызгами. Судно сразу сбавило ход.
Задраили иллюминаторы. И хотя система кондиционированного воздуха работала вовсю, в каютах вроде стало душно.
Как сказал мне сменившийся вахтенный штурман, волнение достигало девяти баллов. Конечно, нашему «Богатырю» шторм не грозил никакими крупными неприятностями. Но все равно, когда нос судна глубоко зарывался в белую пену и палуба уходила вдруг из-под ног, становилось немножко не по себе.