Людвик Ашкенази Гость из ночи Пьеса в трех актах
Действующие лица
Эмиль Калоус
Алоис Ремунда
Вальтер Гупперт
Яна
Микеш
Водитель автобуса
Мать
Художник
Мясник
Механик
Ружичка Сервац
Старшина милиции
Милиционер
Акт первый
Маленькая гостиница по дороге из Праги в Бенешов. Со стороны шоссе к входным дверям ведут три ступеньки. Квартира заведующего на первом этаже, в правом углу за стойкой. Там готовят сосиски, там же стоит телефонный аппарат и т. д. В зале ресторанчика пять-шесть столиков. Справа — лестница на второй этаж, в номера для приезжающих.
Дом построен еще во времена буржуазной Чехословакии. Обстановка стандартная, слегка модернизированная.
Суббота, время близится к вечеру. На сцене Ремунда и Калоус. Калоус за стойкой, вытирает стаканы. Не выпуская из рук полотенце, подходит к окну, смотрит на улицу. Ремунда молча следит за ним, неодобрительно качает головой.
Ремунда. Все смотришь, да? И все ворон считаешь? (Калоус неотвечает, даже не обернулся.) Ну что ты там еще увидишь? Кто в Прагу торопится, а кто из Праги… Пан заведующий смотрит! И сыт, и пьян, и нос в табаке! Ну, голову почешет, ну, ухо! Зеваешь?
Калоус. Нет, не зеваю.
Ремунда. Послушай, Калоус, а не слишком ли большой пан из тебя вышел? (Калоус не отвечает.) Я спрашиваю, не слишком ли ты большой начальник?
Калоус. Еще бы… А то как же!
Ремунда. Ты это как — в порядке самокритики или… вообще?
Калоус. В порядке самокритики.
Ремунда подходит к стойке, с удовольствием выпивает рюмку.
Калоус. А ты как, старик, скоро на покой?
Ремунда. Ты о чем это?
Калоус. Ну, на пенсию.
Ремунда. Я? Такого не будет.
Калоус. Дождешься, пока тебя самого не попросят. Сколько лет ты на этой твоей каменоломне чертей пугаешь?
Ремунда. Тридцать два. (Пьет.) А тебе сколько?
Калоус. Мне тоже тридцать два.
Ремунда. Какое совпадение!.. А ведь я еще за твоей матерью ухаживал, было такое дело. И свободно мог стать твоим папашей. Уж тогда бы ты, Эмиль, совсем по-другому выглядел!
Калоус. Воображаю!
Ремунда. Нет, правда, я в твою маму был влюблен. Бывало, дрова ей рубил, тайком от всех. А она всегда говорила: «Пан Алоис, это вы сделали? Я думала — гномы». Она верила в гномов.
Калоус. До сих пор верит.
Ремунда. Где она сейчас, кстати?
Калоус. В Прагу уехала, с отчетом.
Ремунда. Вернется автобусом?
Калоус. Наверно.
Ремунда. На собственную машину так и не скопил? Плохо воруешь, пан заведующий.
Калоус. На, держи! (Пододвигает к нему полную рюмку.)
Ремунда. За что выпьем?
Калоус. За все…
Ремунда. За все?.. Не пойдет.
Калоус. Кое за что.
Ремунда. Кое за что можно. (Пьют.) Скажи-ка мне, Эмиль, как ты только можешь в этих стенах выдержать?
Калоус. А что мне еще делать?
Ремунда. Я-то откуда знаю. Что-нибудь!
Калоус. А что же все-таки?
Ремунда (задумчиво и как-то нерешительно). Порой мне кажется… нет, я лучше помолчу…
Калоус. Что же тебе порой кажется?
Ремунда. Мне кажется: какой-то ты стал довольный…
Калоус. Ну, довольный. А что? Запрещается?
Ремунда. Когда мне было тридцать, я уехал в Испанию, и на третий день — мне еще даже обмундирования не выдали — поймал фашиста, итальянского полковника…
Калоус. Ну, взял в плен полковника. А дальше что?
Ремунда. Он мне свой перстень сует, золотой… как сейчас помню, с розовым бриллиантом. И уговаривает: «Отпустить колонеля, продать перстень, ехать Южная Америка, купить малый заведение с девочками, всю жизнь дурака валять». (Помолчав.) Не отпустил я его. Франко выиграл, а я опять на каменоломне.
Калоус. Значит, как? И мне поймать полковника?
Ремунда. Нет, тебе не понять…
Калоус. Куда мне, дураку. Прости, пожалуйста. Меня палкой по голове дубасили…
Ремунда (махнул рукой). А я как раз думаю, не больно ли ты умен? Я не говорю — хитер.
Калоус. А я, наоборот, думаю, не больно ли ты хитер? Не говорю — умен…
Ремунда. Нет, ты мне, Калоус, все-таки объясни, почему это я, к примеру, как раньше долбил камни, так и сейчас долблю. И ничего вроде мне и не надо. А ты как был официантом, так и остался… Виноват, пан заведующий!
Калоус. А чего же тебе надо?
Ремунда. Чего мне только не надо! Собственной машины не надо, сберегательной книжки не надо… И вот чего еще не надо… Иного типа встретишь: «Товарищ, говорит, сюда, товарищ, говорит, туда». А не досчитается кроны при расчете — звереет, смотреть противно! А то вот барышня одна… Зашел я к ней… анкету мою просматривает, а сама при этом и петли на чулке поднимает, и сливочное мороженое лопает и тараторит не переставая. Так вот, она ко мне бросается: «Товарищ, с ума сойти можно, при такой революционной биографии вы в каменоломне простой рабочий!» А грудь ее, ой грудь, видел бы ты, так и вздымается, вот так, вот так… Ты что ржешь? Смейся, смейся, но знай: надо мной смеешься — над самим собой смеешься, ты ведь такой же преданный чешский вол…