Ремунда. Машина в исправности.
Старшина. Где его паспорт?
Калоус направляется к стойке, Гупперт отскакивает и прячется за милиционера.
Гупперт. Осторожно, у него там револьвер!
Старшина. Стойте, Калоус! Я сам… Где револьвер?
Калоус. В среднем ящике.
Старшина (подходит, берет револьвер, нюхает дуло, озабоченно качает головой. Достает из кармана носовой платок, кладет на него оружие). Так кто стрелял?
Ремунда. Я уже сказал. Я!
Гупперт. Но, позвольте…
Ремунда. Было темно, господин Гупперт был взволнован. Я в вас стрелял, господин Гупперт. Все это подтвердят.
Мать. Что случилось? Эмиль, что тут случилось?
Калоус. Погоди, мама…
Мать. Я хочу знать.
Ремунда. Не вмешивайся.
Мать. Ты его хотел убить? (Гупперту.) Он вас хотел убить, господин?
Гупперт растерянно, но вежливо улыбается.
Старшина. Попрошу вас, пани Калоусова, выйдите на минутку. И вы, девушка, тоже.
Мать подозвала Яну. Они вместе уходят за стойку и там стоят в углу, прижавшись друг к другу.
Старшина (Ремунде). Вы были при этом?
Ремунда. Как же я иначе мог стрелять?
Старшина. Так, Калоус, а теперь выкладывайте начистоту. Кто стрелял?
Калоус. Я.
Старшина. Ремунда? (Ремунда молчит.) Где его паспорт?
Калоус. В левом ящике.
Старшина (находит паспорт, просматривает его, передает милиционеру). Выпишите оттуда, что полагается… Ну, господин Гупперт, расскажите при всех, как это произошло?
Гупперт. Случилась авария, и я здесь задержался, просил вызвать автомеханика. Бюро обслуживания ответило, что пришлет, как только он вернется. Я не сердился. Я понимал, что не везде такой сервис, как у нас в Германии. Я принес из машины две бутылки мозеля для всех, и для них тоже — для господина Ремунды и для кельнера. Кельнер одну бутылку уронил. Я не сердился. Я понимал, что не все могут быть аккуратными. Я даже пошутил: «Осколки — к счастью». Затем я сказал кельнеру, чтобы он принес мне в номер пражской ветчины и кофе, взбитых сливок не оказалось, а только молоко, но я понимал, что не везде найдешь, что требуется, и не рассердился, и даже дал пану кельнеру тринкгельд, чаевые. А он вдруг закричал мне «фашистская свинья» и стал стрелять. Я удалился из помещения и направился в полицейкомиссариат. Вот и все.
Старшина. Калоус, так было дело? (Повернувшись, дает знак милиционеру, чтобы тот записывал.)
Калоус. Что-то в этом роде.
Старшина. Так или не так?
Калоус. Нет, не так.
Старшина. А как?
Калоус. Совсем не так.
Старшина. Не понимаю, язык у вас есть? Расскажите все по порядку!
Калоус (устало, рассеянно, с трудом подбирая слова). Ну хорошо… Господин Гупперт приехал и потребовал вина… Я ему предложил мавруд. И дал попробовать. А он чуть не выплюнул и пошел за своим мозелем. Ну, у нас мозель тоже есть, только не в третьеразрядной гостинице. Меня это немного задело. А потом смотрю: очень господин Гупперт похож на одного… того, кто меня… Не люблю об этом вспоминать. Словом… тот… там… бил меня по голове и приговаривал: «До смерти останешься калекой, зато будешь человеком». Вообще-то господин Гупперт не очень на него похож…
Старшина. Так похож или не похож?
Калоус. Не похож. Но в чем-то все-таки похож.
Старшина. Ближе к делу, Калоус. Столько лет мы уже знакомы, а вы мне тут начинаете ерунду городить. Дальше!
Калоус. Дальше они с Ремундой о чем-то разговаривали… Я всего уже не помню. У меня голова разболелась, и господин Гупперт мне дал таблетку… ихнюю.
Старшина. Ну, а дальше?
Калоус. А потом он говорил, что концлагерь не вреден для нервной системы. Как это он говорил, старик, насчет санатория?
Ремунда. Что лагерь — это вроде санатория и что люди там закаляются… Я верно передаю, господин Грундиг?
Гупперт. Вы меня ловите на слове!
Старшина. Ну хорошо, но почему вы стреляли?
Калоус. Я… Он меня страшно разозлил, когда на чай дал.
Старшина. Насколько я знаю официантов, их больше злит, когда не дают.
Калоус. Верно… Я не потому, что он дал… а как он дал! После всего того…
Старшина. После чего?
Калоус. После всего… того…
Старшина. Калоус, вы что, нарочно? Какого черта! Сделал вам что-нибудь господин Гупперт?
Калоус, опустив голову, молчит.
Ремунда. Товарищ старшина, вы какого года рождения?
Старшина. Простите, Ремунда, но это вас не касается.
Ремунда. А когда кончилась война, сколько вам было?
Старшина. Двенадцать. А что?
Ремунда. Есть вещи, которые трудно объяснить. Всего десять лет разницы… и человек уже не понимает.
Старшина. Ремунда, я с Калоусом распил не одну кружку пива и хочу, чтобы все было как должно быть.