Ремунда (резко). С чего вы взяли?
Гупперт. Скажу, Ремунда. Ничего обидного тут нет. Пять лет назад я бы не сказал, а сейчас скажу. Концлагерь, если угодно знать, вовсе не вреден для нервной системы. Доказано! Скажу больше. Для сильного индивидуума лагерь был санаторием… нельзя сказать идеальным, этого нельзя сказать. Но подходящим, общедоступным. Сильный характер там закалялся. Даже иные слабые и те крепли. Что вы на меня так смотрите?
Ремунда (как бы безразлично). Это что — новая теория?
Гупперт. Старая. Заново обоснованная. Экспериментально. Единодушное заключение знатоков.
Ремунда (встает, идет за бутылкой рома, наливает в рюмки из-под мозеля. Замечает Калоуса.) Ты?..
Калоус. Я…
Ремунда. Давно?
Калоус. Пей, пей! Не теряй времени.
Гупперт. Не хочу рома, хочу спать.
Ремунда. Уже спать?
Гупперт. Я рано ложусь. Получите.
Ремунда. Господин Грундиг, за ваших сыновей!
Гупперт. Правильно. Тогда и за дочку.
Ремунда. За дочку отдельно. Хорошенькая?
Гупперт. Красавица! Волосы светлые, глаза черные. Лизелот! Сладкая Лизелот! (Каждый выпивает свою рюмку.) Ремунда, наверно, думает, что я барин… А я хожу в трактир похуже этого. И девочки там — не то чтобы совсем обычные. Рубенс! Видел Рубенса? (Показывает.) Все как одна. А трактирщик — тот вообще лучше всех. Мой бывший рехнунгсунтерофицир. Чудовищный идиот! Правда, другого типа… Шут. Не из меланхоликов. Печальный дурак — это тоска… как женщина с высшим образованием… (Смеется собственной остроте.)
Ремунда. А вы были на фронте?
Гупперт. Так и не попал. Ага, я сказал — мой рехнунгсунтерофицир. Хороший слух у Ремунды!
Ремунда. Где же вы были?
Гупперт. Не все ли равно, Ремунда, где… Тут, там, еще где-нибудь… Да ведь это же когда было.
Ремунда молчит.
Гупперт. Что было — было, Ремунда. Где же автомеханик? За Лизелот мы с вами так и не выпили. (Ремунда наливает, оба пьют.) Нет, не могу я так сидеть и пить. Ремунда не разбирается в моторах?
Ремунда. В моторах не разбираюсь. Вот если понадобится камень на могилу, я с удовольствием. В камнях я разбираюсь.
Гупперт. Благодарствую. Склеп у меня имеется. Семейный. В Яблонце… Я сейчас оттуда, заплатил за сохранность. Твердой валютой, (Смеется.) Неважно. Важно — склеп останется. Семейный.
Ремунда (запевает). Унтер дер Латерне…
Гупперт. Как хорошо там, Ремунда. Кругом покой, тишина. Божественно… Деревья, пчелы. И старинные немецкие надписи на могильных плитах. Как были они там испокон веку, так и пребудут вечно. У деток свое маленькое кладбище… такие хорошенькие могилки… Мило… (Опирается на бутылку.)
Ремунда (поет). О, mein Papa, das war ein wunderbarer Klaun… (Вышибает локтем бутылку у Гупперта.)
Гупперт. О! Ремунда злой, когда выпьет? А я еще злей. Да что для меня эти рюмки! Я всю войну пил, Ремунда. Для храбрости. И свое уже выпил. Ну, все! Я пошел! Сервус, Ремунда, привет!
Ремунда. Скоро вернетесь?
Гупперт (склонившись над Ремундой и вглядываясь в него пьяными глазами). Вы мне страшно симпатичны, Ремунда. Любите драться, а?
Неровным шагом Гупперт направляется к выходу, идет медленно, покачиваясь, но бодрится. Калоус поворачивается, и оба какое-то мгновение смотрят друг на друга. На лице у Гупперта такое выражение, словно он безмерно удивлен тем, что люди, подобные Калоусу, все еще существуют на свете. Калоус отвернулся. Гупперт подходит к дверям, продолжая напевать.
Гупперт (поет на мотив из «Веселой вдовы»). Коммуналь, коммуналь, коммуналь… (Выходит.)
Калоус (подходит к Ремунде, неожиданно резко). На брудершафт еще не пили? (Ремунда молчит.) Кто тебе поднесет — тому ты друг?
Ремунда. Послушай, Калоус…
Калоус. Не хочу слушать!
Ремунда. Почему ты его спросил о брате?
Калоус молчит.
Ремунда. Держись, чтобы всякий болван над тобой не потешался. (Смотрит в сторону двери.) Он там за дверью не подслушивает? Калоус (про себя). Комедия!
Входит худенький подросток, цыган Ружичка Сервац.
Цыган. Добрый вечер.
Калоус. Чего тебе? Сигарет? Пива?
Цыган. Кружку пива, пожалуйста.
Ремунда. Это не ты ли случайно король?
Цыган. Нет. Я Ружичка Сервац.
Пока Калоус наливает пиво, возвращается Гупперт. Не замечая мальчика, закладывает новую ленту в магнитофон. При звуках джаза у подростка загораются глаза; он медленно, как зачарованный, приближается к магнитофону. Несмело озирается и, видя, что никто не обращает на него внимания, подходит ближе, осмелев, начинает подпевать и хлопать в ладоши. Гупперт, заметив мальчика, разглядывает его с любопытством и брезгливостью. Вдруг его лицо расплывается в улыбке, и он жестом поощряет мальчика, чтобы тот не стеснялся.