Джейк завёл машину. Мягко урча, она послушно тронулась с места.
Следуя предписанному маршруту, он свернул с главной дороги на тихую, безлюдную улочку и покатил вдоль вытянувшегося ряда кирпичных построек. Вокруг всё было спокойно. Ничего подозрительного, на что бы следовало обратить внимание. Радиотелефон по-прежнему молчал.
Джейк задумчиво смотрел на дорогу. Наверное, он не должен был говорить Ральфу всего этого. Но за много месяцев пребывания в Топи́ке, он устал делать вид, что у него всё в порядке, всё как у людей. Ему хотелось, чтобы хоть один человек на земле знал о нём правду и понимал его состояние. Таким человеком был отец. Но он далеко. Его нет рядом. А ему, Джейку, сейчас как никогда необходим кто-то близкий, родной, кому не надо объяснять странности в своём поведении, кто сам всё поймёт без слов.
Может, отец был прав и не стоило никуда уезжать? Ведь, как известно, дома даже стены помогают. А он заполз зализывать свои раны слишком далеко от родных мест, изо всех сил надеясь забыть нанесённую ему душевную травму. Как он ошибался! Жизнь на новом месте не принесла облегчения. Без поддержки друзей и родственников, в чужом городе, в чужом коллективе, с багажом личных проблем он как никогда остро осознавал свою никчёмность. Горечь и боль прошлого не отпускали его даже здесь.
Ему было трудно. Очень трудно. Он знал, что почти сломался. И всё же находил в себе силы вставать по утрам, готовить завтрак, бриться, чистить зубы, встречаться с новыми друзьями, ходить на работу. Работа! Именно она служила для него своеобразной отдушиной, не давала окончательно впасть в безумное отчаяние, помогала чувствовать свою значимость и мирила с происходящей действительностью.
До недавнего времени ему было всё равно, что с ним произойдёт. И даже со слабой надеждой он ожидал, когда чей-нибудь острый клинок или чья-то шальная пуля оборвут его бессмысленное существование. Но почему-то именно той ночью, когда ему грозила смертельная опасность, он вдруг понял, что не хочет умирать. Ему тогда показалось, что он не успел сделать в своей жизни что-то очень важное, то, без чего не имеет права покинуть этот бренный мир. Вспыхнувшее яркой искрой озарение тут же угасло при виде реальной угрозы от подонка с ножом.
А ведь он в ту минуту испугался. По-настоящему испугался. Не за себя. За девушку. Представив, что с ней будет, если его выведут из строя или попросту убьют. Осознание близкой беды придало ему сил. Он был готов драться до последнего. Как хорошо, что Кейт тогда не растерялась, подарив ему, может быть, единственный шанс на спасение. Он был искренне благодарен ей.
С того самого дня, вернее ночи, что-то незримо изменилось. Он не знал, почему стал чувствовать к чужой для него девушке доверие и симпатию. Будто что-то оттаяло в груди. Это были давно забытые ощущения. Ведь он практически смирился с мыслью о своей мужской несостоятельности. Хотя женщины по-прежнему обращали на него внимание. Иногда он даже позволял себе забыться и флиртовал с ними. Но каждый раз резко очерчивал границу, когда ситуация грозила перерасти в нечто конкретное. За всё время пребывания в Топи́ке он так ни разу и не сблизился ни с одной женщиной, несмотря на настойчивые советы отца. Просто не мог. Наверное, не позволяли уязвлённые гордость и самолюбие.
И даже сейчас, чувствуя к Кейт необъяснимую, едва осязаемую нежность, он отчётливо понимал: ничего хорошего из этого не выйдет.
Прекрасно зная, какое влияние оказывает на женский пол его бравый вид, он всеми силами старался не вызвать у девушки симпатию к себе. Он не давал ей ни малейшего повода, ни малейшего шанса. Держался с ней всегда подчёркнуто ровно. Даже при самом большом желании их отношения нельзя было назвать более чем дружескими. И всё же, несмотря на принятые им меры предосторожности, его затея с треском провалилась. Неизбежное произошло. Хотя надо признать, держалась она молодцом и ни разу не выдала себя. И если бы не её глаза, мягкие, по-детски доверчивые, которые смотрели на него с обожанием и нежностью, он бы, наверное, усомнился в своих догадках. Вопрос только: насколько далеко у неё это зашло?