По пути меня затащили в процедурную, положили на обитую клеенкой кушетку и начали колоть иголками. Я терпел. А чего еще сделаешь?
Подождав окончания всех необходимых экзекуций, санитары подхватили меня и поволокли в «одиночку для буйных». Бросили там на пол и неслышно затворили за собой дверь.
Мягкий, ватно-поролоновый пол бережно принял мое тело.
Крепко зажмурившись, я всеми силами старался оттянуть этот неотвратимый миг, когда буду вынужден открыть глаза и обозреть доставшееся помещение, понять, что нахожусь в большом и комфортабельном гробу. Комната полтора метра в ширину и два с половиной метра в длину. Сказочное помещение, где страх клаустрофобии успокаивает даже самых буйных безумцев.
Однако вечно лежать лицом вниз не будешь, и я медленно перевернулся. Открыл глаза, стараясь дышать как можно глубже. Локоть слегка побаливал от цепких пальцев медсестры, делавшей анализ крови.
Мягкие стены. Безликие. Кажется, что они медленно сдвигаются, незаметно для глаз, за твоей спиной! Я резко обернулся, и в тот же миг стена, на которую я посмотрел, отодвинулась на «честное» расстояние. Сзади что-то приближалось. Мягкое. Удушающее. Истерика нарастала, заполняя все пространство моей головы. Страшно хотелось что-то делать. Вскочить, колотить руками в обитую мягким дверь, расцарапывать брезент, биться головой об упругие стены! Однако именно этого делать было нельзя. Именно этого ждало от меня притаившееся в этой комнате сумасшествие. Ведь каждый сантиметр этих нежных, как взгляд наркодилера при первой «демонстрационной» продаже, стен был пропитан безумием, заглушенными криками, мольбами, болью сорванных ногтей… Стены только того и ждут, чтобы я повелся на провокацию, кинулся на них, и тогда… Тогда уже не будет пощады, тогда они навалятся на меня, чтобы задавить, вытянуть воздух из легких вместе с криком, лишить меня голоса. Комната хочет, чтобы я сорвался. Тогда пытка будет продолжаться вечно, без смерти, без дыхания, без жизни. Всегда!..
Сцепив зубы, я с усилием закрыл глаза и начал медленно считать до десяти. Потом до двадцати. Потом до ста… Осторожно, словно сапер, подбирался я к мине-истерии. Чтобы обезвредить, чтобы ликвидировать, не дать ей разорвать меня на части. Приблизительно на пятидесяти семи я осторожно разрыл вокруг нее песок. Где-то на семидесяти я прикоснулся к детонатору голыми, чувствительными пальцами, и это прикосновение заставило меня задрожать. На цифре восемьдесят три я сделал последний оборот и со скоростью часовой стрелки начал вытаскивать взрыватель.
«Девяносто, девяносто один, девяносто два… – Я смотрел на это разрушительное оружие. Истерика. Теперь, разоруженное, оно уже не казалось таким грозным. – Девяносто три, девяносто четыре, девяносто пять… – Я разобрал мину на несколько частей, разложил их далеко друг от друга. – Девяносто шесть, девяносто семь, девяносто восемь… – Я видел, как истерика тает на моих глазах. – Девяносто девять…»
Все.
Утомленный, я сел и привалился к мягкой стене. Уперся в нее затылком, посмотрел на низкий потолок.
Этому фокусу, с разминированием истерики, меня научил Дмитрий Васильевич, великолепный дядя Дима. Который умел почти все, в том числе и обезвреживать настоящие мины. Мне казалось, что он был когда-то тем, что называется «черный генерал», человек, побывавший в самых немыслимых горячих точках по всему миру, от Вьетнама и Кореи до Гондураса и Боливии. Сам дядя Дима нечасто распространялся на тему своего прошлого, как, впрочем, и все мои гости.
Я немного расслабился и прикинул, что теперь будет происходить вокруг меня, в связи с моим глупейшим проколом. Кайф потеснился перед адреналиновым приходом, как будто его и не было, во рту было гадко, в голове нарастала тупая затылочная боль.
Ну конечно, Петрович меня будет «колоть» на предмет, откуда я взял в психушке анашу. Я ему не скажу, потому что выдавать Вована нельзя. Себе дороже может получиться. Значит, надо что-то придумать.
Потом главврач будет читать мне морали, это тоже не в счет.
А вот потом он может меня наколоть какой-нибудь дрянью с длинным химическим названием. И это, наверное, хуже всего. Потому что химиотерапия – штука страшная. И, насколько я могу судить, предназначена совсем не для становления больных на путь выздоровления, а наоборот. После нескольких таких «ударных» доз я, как минимум, загавкаю наподобие Лени, а максимум… Страшно представить.
Значит, нужно состряпать более или менее правдоподобную историю на этот счет. Что-нибудь простенькое. Чем проще, тем правдивей.
Адреналин, выброшенный в кровь при встрече с врачом, начал медленно расходиться, и конопляная дурь снова стала медленно заполнять мое сознание.