Людмила Сергеевна выбрала позицию в самом конце того ряда, который был ближе к выходу. Она сосредоточенно писала что-то в блокноте, не поднимая голову.
— Мы все, конечно, уважаем Алексея и Юрия за их труд, — своим тонким голоском подхватила пухленькая, в веснушках, Юля Морозова, неразлучная спутница Вероники, соавтор стенгазеты. — Но комсомолец — это более широкое понятие, это активная жизненная позиция…
— Перестройка обязывает нас не быть равнодушными, жить жизнью коллектива, участвовать в деятельности комсомольской организации. Партии нужны наши молодые голоса, наши силы! — продолжила Рита Дубинина, собиравшая профсоюзные взносы.
Иной общественной деятельности Юра за ней не смог припомнить, как ни старался. За Ритой выступил еще один оратор, потом еще. В группе, как и на курсе в целом, преобладали девушки. Кое-кто из них с первого дня откровенно поглядывал на Алексея, но ни одна не обрела взаимности. Данное обстоятельство, как Юра догадался впоследствии, тоже имело значение в истории со стипендией.
Обличительный пафос нарастал. Кирпичева только раз отвлеклась от блокнота и пристально посмотрела на Юру. «Давай, выступи и ты», — прочел он в ее глазах. Алексей, который сидел за одним столом с другом, не отрывал глаз от штукатурки на стене у доски. Он, не останавливаясь, тер пальцами то ли брелок, то ли нечто похожее на него (точнее Юра не мог разобрать). Лицо, в отличие от рук, было неподвижным и не меняло цвет. Только глаза как-то подозрительно блестели.
— Мы живем в эпоху перестройки… — опять раздалось в тесноватой и душноватой аудитории.
— Хватит! — сказал Алексей таким тоном, что Слава Еремеев, еще один член комсомольского актива, осекся на полуслове.
Сделалось тихо настолько, что все услышали бы пролетающую муху. Но в феврале мухи не летали.
— Вам не надоело нести чушь? — спросил Иванников и сам дал ответ. — Вы из какого мезозоя вылезли? Газеты почитайте, журналы. Комсомол — это что, по-вашему, карательный орган? Опять загоним всех к счастью? Учиться — главная обязанность студента, а с рисунками и плясками каждый сам как-нибудь разберется, нужны они ему или нет. Здесь не художественная самодеятельность.
Кирпичева отложила блокнот и рассматривала Алексея, как решил Юра, прямо с удовлетворением. «Он прав абсолютно», — подумал Юра. Мысль о том, что надо бы встать и поддержать, посетила его в следующий же миг и… осталась мыслью. От Алексея незримой волной исходила готовность сражаться и бросить вызов хоть всему миру, но у его товарища такой готовности не было. Язык у Юры снова будто прилип к гортани.
— Давайте уважать собрание, — опомнившись, начала Вероника.
— Я не вижу собрания. Это балаган и примитивное сведение счетов, — отрезал Алексей.
Группа хором выдохнула и загудела на разные голоса.
— Иванников, только вы шагаете в ногу, а все остальные не в ногу? — подчеркнуто спокойно спросила Кирпичева.
— Мы не на плацу, Людмила Сергеевна, — с холодной вежливостью парировал главный обвиняемый.
Куратор задумчиво кивнула чему-то своему.
— Может, Зуев что-нибудь добавит? — спохватилась Янченко. — Он молчит постоянно.
— Собственно, всё уже сказано, — не вставая, через силу проговорил Юра, и лишь затем до него дошло, что эту реплику можно толковать двояко.
Скандал докатился до вузовского комитета комсомола. Эпоха оказалась, действительно, не та, чтобы Алексея поперли отовсюду и передали для опытов компетентным органам. Ограничились символическими мерами воздействия. Друзей лишили десятирублевой прибавки к стипендии, также попеняв лично Иванникову на неподобающее поведение. Комсоргу Янченко указали на то, что воспитательная работа в группе запущена. Куратору, как говорили, попало по своей линии.
— Она с моим отцом знакома, — гораздо позже обмолвился Алексей.
— То есть? — не понял Юра.
Отец Алексея преподавал на математическом факультете и часто заседал в приемной комиссии вуза. Пару лет назад Кирпичева, выполняя в свою очередь чью-то деликатную просьбу, попросила его проявить снисхождение к одному абитуриенту. Встретила принципиальный отказ и запомнила этот эпизод. До поры, до времени.
— Слушай, ты перегибаешь насчет переворота, — не совсем твердо сказал Юра.
— И как это называть, по-твоему?
— Наверху сегодня ссорятся, завтра мирятся. Впервые, что ли? Вспомни, какие митинги в Москве были. Ельцин отставки Горбачева требовал, а потом передумал.