- Перестань, - сухо бросила Эля. В этот момент она ненавидела всех. Отца и его жену. Саму бабку, которая своей бездумной любовью сдала отцу их всех. Себя, за свою беспомощность. Мама, ну зачем ты?… Что за дурацкая манера умирать! И почему как только тебя не стало, вся эта вроде бы семья мгновенно превратилась даже не в гадюшник – в дерьмовник какой-то!
- Хватит уже, - она хотела прикоснуться к бабкиному плечу и не смогла, - Ты же не одна. Будешь с нами жить, я, конечно, не такая крутая, как он, но ведь зарабатываю.
Не дожидаясь ответа, она повернулась и ушла в комнату. Яська дрых, совсем по-младенчески посапывая, влажный под слишком теплым одеялом. Он не хотел вылезать из постели, куксился и досыпал на ходу, пока Эля как оловянного солдатика переставляла его из туалета в ванную, а из ванной обратно в комнату – паковать в штанишки и свитера. Все это время бабушка с мертвым, окаменевшим лицом неподвижно сидела у стола. Эля тихо радовалась, что Яська с утра слишком сонный, чтобы начать со всегдашней настырностью выяснять, почему бабушка такая странная.
Торопливо поглядывая на часы, Эля помогла Яське застегнуть ботинки, зашнуровала шапку и почти бегом выволокла его на лестницу. Это бабушка у нас может уйти в переживания, как в штопор, а ей не положено! Ей о работе думать надо – обо всех ее работах сразу. Сейчас она ни одной потерять не может, ни в коем случае! Она теперь отвечает не только за Яську, но и за бабульку тоже, и никуда от этой ответственности не денешься.
Волоча Яську сквозь темное утро, скользя на покрытом смерзшимся снегом тротуару, Эля крутила в голове вчерашний разговор. Ей вдруг неожиданно стало весело – так что сквозь стиснутые зубы время от времени прорывался истерический злой смешок. Она ведь сразу и не поняла – а папаня-то ей взятку предложил. Правда, не слишком обременительную – с отсроченным действием. Надо же, завещание он составит. Неужели так хочется бабку «куращать и низводить», Карлсон ты наш? Не-ет, бабку надо изымать, пока и ее закапывать не пришлось.
Сонный Ясь поскользнулся на льду и удержался, только повиснув у Эли на руке. Эля посмотрела на него и сильно, до боли прикусила губу. Она собирается послать отца с его завещанием на фиг и навсегда лишить Яську даже надежды стать обладателем громадной четырехкомнатной квартиры в центре города. Ради бабушки, которая по большому счету сама виновата в своей нынешней беде. Нет, бабушка не заслужила того, что сейчас делал с ней отец, но именно она вбила ему в голову, что он суть вечная ценность, великий ученый, что все во имя его и для блага его. Она отдала ему все, что было у семьи, и если бы не почти случайность, что им тогда удалось выкупить после умершего соседа его смежную двухкомнатную… Эля чуть не застонала от ужаса…
Вот тогда был бы форменный кошмар. Они все – в квартире, бабушкиной дуростью полностью принадлежащей отцу. В его власти, под угрозой в любую секунду вместе с Яськой отправиться на все четыре стороны, в коробку под мостом.
Если она согласится сохранить нынешнее положение вещей, он будет держать их всех на коротком поводке, угрожая в любую минуту отменить завещание – и так долгие, долгие годы. И в конце концов отменит! Так его супруга и позволит, чтоб квартира уплыла у нее из рук.
И впрямь заняться покупкой квартиры для него? Эля представила, как отец объявляет, когда он может осмотреть очередную квартиру, в последнюю минуту все отменяет, назначает снова, и в конце концов с брезгливой миной объясняет, что в подобном сарае жить не станет. И так раз за разом. Да чтоб купить ему такую квартиру, как он хочет, ей придется из своей доли половину отдать – и какой тогда смысл продавать все вместе! Но ведь продать Элину территорию отдельно совершенно нереально – кто согласиться купить проходную квартиру, через которую постоянно, утром и вечером, курсируют соседи?
- Мама, у меня голова застряла! – глухо, будто в кувшин, пробубнил Ясь.
Эля вздрогнула и изумленно опустила глаза. Она стояла, держась за снятые рукава вывернутого наизнанку Яськиного свитера. Тугой ворот плотно охватывал голову ребенка. Ясь был практически раздет – ни зимней куртки, ни сапог. Эля коротко подавилась воздухом:
- Господи, что я делаю!
- Свитер с меня снимаешь! Тяни, мама! – сквозь плотную вязку прогудел Яська и задергался, пытаясь выбраться из воротника.
Эля потерянно огляделась по сторонам. Тусклая электрическая лампочка освещала ряды узеньких шкафчиков с полустертыми картинками на разболтанных дверцах. Яськина куртка аккуратно висела на крючке. Эля с силой дернула, высвобождая Яську из плена свитера. Поглядела на стоящие под шкафчиком Яськины зимние сапожки.
- Ясь, а ты что, сам разделся? – Эля мучительно пыталась вспомнить, как и когда они успели добраться до детского садика.
- Мам, - склонив голову к плечу, Ясь поглядел на Элю как на умственно отсталую, - Ты меня раздела!
- Да? – растерянно переспросила Эля, механически складывая теплый свитер, - Ладно, иди в группу. Завтракать без капризов, пожалуйста! Если кто-то из детей будет чихать или кашлять – ты от него подальше. Не хватало только сейчас заболеть.
Если Яська опять занавесится соплями и придется сидеть с ним дома, она не вытянет. Эля стремительно сбежала по лестнице. Надо было торопиться, может, она и втиснется в троллейбус, а то даже с тремя работами постоянных переездов маршруткой их бюджет не выдержит.
Глава 4
Reasonable job[1]
Оскальзываясь на слежавшемся снеговом насте, Эля скатилась к проспекту и действительно успела отчаянным усилием ввинтиться в набитый троллейбус. Даже удалось забиться в уголок возле двери, где Элю почти не толкали. Троллейбус тронулся, плавно покачиваясь. Если проскочит раньше утренней пробки, Эля еще до занятий закончит и распечатает шефов регламент. Тогда шеф отпустит ее пораньше, она заберет Яся из садика и успеет перекусить до занятий с учениками. А, черт, она же еще с бухгалтером договорилась пересечься… Тем более надо торопиться. Эля снова нетерпеливо покосилась на часы.
- Куда вы лезете, дайте выйти! – послышался визгливый женский голос.
Эля тут же успокоилась – значит, точно успевает. Поперек людского потока в троллейбуса тяжело заскакивал Старый Пони. Как всегда, минута в минут, и как всегда, ничего не видя вокруг себя, профессор Понин утвердился на ступеньке у раздвижных дверей.
Троллейбус подкатил к следующей остановке. Старый Пони вытянул складчатую ящериную шею, высунул голову из дверей троллейбуса и придирчиво оглядел остановку. Отрицательно помотал желто-прозрачными, нетопыриными ушами – не подходит! – и по черепашьи втянул голову обратно.
- Во придурок! – охнул кто-то.
Растолкав толпу, за спиной у старика нарисовалась юная девица со смутно знакомым личиком.
- Извините, профессор. До университета еще три остановки. Я скажу, когда выходить!
Эля усмехнулась с равнодушным сочувствием – наивное доброе дитя, первый курс, наверное.
- Профессор, вы слышите? – настырная барышня потеребила неподвижного Понина за плечо.
Голова на тощей шее развернулась и шуршащий, будто на заезженной пластинке голос прошелестел:
- Контрольные – лаборанту, отработки – к ассистенту, пересдачи – с разрешения декана, опоздавших в аудиторию не допускаю, - Пронин так же замедленно развернулся обратно и снова высунулся в дверь – обзирать следующую остановку.
Троллейбус подкатил к высокому стеклянному зданию университета. Эля подождала за спиной у Понина, пока тот опознает остановку и тяжело сползет со ступеньки, обогнула профессора по широкой дуге – не дай бог, привяжется с разговорами, тогда она точно ничего не успеет. Нырнула в стеклянную дверь. Привычно порадовавшись, что работает на пятом, а не на двенадцатом этаже, затопала наверх мимо как всегда выключенных лифтов.