- Ты не понимаешь. Завтра к обеду все будут знать, что босс крутит любовь с новенькой рыжей. У меня испортятся отношения с девчонками.
- Никто ничего не узнает, - уверенно ответил банкир и небрежно ладонью отодвинул от лица воздух, а вместе с воздухом - все без исключения пустяки и глупости этого мира. - Единственный человек, который может что-то ляпнуть, - мой шофер, но и он, по-моему…
Рыжая усмехнулась.
- Сергей Витальевич, вы же - Знайка. Вы должны понимать, как циркулируют слухи. Я вас уверяю: завтра все ваши сотрудники, особенно женщины, вместо работы будут по углам шушукаться…
- А мне все равно.
- Тебе - да. А мне - нет, - Алиса сделала паузу и с почти мужской суровостью добавила: - По большому счету… вся эта наша с тобой любовь… сильно повредит моей карьере.
Банкиру не понравилось, как она произнесла: «вся эта наша с тобой любовь». Про карьеру он почти прослушал. Он не очень понимал, что такое карьера. Боссы и хозяева - особенно те, кто ходит в боссах с двадцатипятилетнего возраста, - неважно разбираются в психологии наемного работника. Знаев всю жизнь фигурировал в роли босса, долгое время он ошибочно считал, что любой манагер не может мечтать ни о чем ином, кроме как о кресле босса, что каждый кассир грезит о собственном банке, и только к середине нулевых, когда фирмы и компании, некогда созданные с нуля отважными авантюристами, превратились в гигантские корпорации со своей бюрократией и сложной субкультурой, банкир догадался: увы, наемные манагеры желают стать не боссами, а всего лишь еще более высокооплачиваемыми наемными манагерами. Так жить проще и выгоднее.
Сейчас он сглотнул неприятный комок, осторожно спросил:
- Ты что же, карьеристка? Такая же, как они? - и кивнул головой в сторону окна, подразумевая ИХ - тех, кто убивает время в поисках наиболее простого и выгодного способа жизни; ленивых, малодушных, мелочных, жадных; медленных.
Хотел добавить: зачем тебе карьера, выходи за меня замуж, будешь иметь все сразу, - но не добавил. Промолчал. Из благоразумия.
- Лучше быть, как ОНИ, чем как эти, - рыжая показала пальцем на экран телевизора, где сыто жмурилась и плямкала силиконовыми губами неизвестная банкиру чувиха, явно принадлежащая к прослойке «блондинок в шоколаде».
- А у тебя, - излишне резко сказал Знаев, - нет выхода, дорогая. Либо быть, как ОНИ, либо - как ЭТИ.
- Но ведь ты нашел выход. Для себя.
- Я нашел. Да. Надеюсь, ты со мной именно поэтому. Потому что я ни с теми, ни с другими.
Алиса внимательно слушала, смотрела ему в переносицу, она явно хотела поспорить, но была она сейчас нагая, белая, соблазнительная, очень свежая в это очень свежее июньское утро, и банкир миролюбиво предложил:
- Пойдем завтракать. Пока ты спала, я заказал из города еду. У нас есть хамон, горячие оладьи, авокадо, творог, земляника и кофе. И сливки. Чего ты хочешь?
- Я хочу хамон, горячие оладьи, авокадо, творог, землянику и кофе. Со сливками. И еще одно…
- Что?
- Я собиралась кинуть в тебя подушкой. Вот тебе.
И она кинула в Знаева подушкой.
Потом, завернутые в халаты, насыщались, болтали лениво, исключительно о пустяках, благодушно соглашались друг с другом, кидали воробьям крошки, кормили друг друга с ложечки, перебрасывались шариками из скомканных салфеток. Смотрели, как солнце уходит за вдруг набежавшие жирные тучи, как поднявшийся ветер выворачивает листья на дубах, понуждая их демонстрировать обратную, изжелта-салатового цвета, сторону, отчего деревья выглядят слегка непристойно, как женщины с задравшимися юбками. Хлынул ливень, сильный, но не злой, теплый - сбежавший, кажется, прямо из Тарковского.
- Не хочешь пройтись? - спросил Знаев. - В лес?
- Дождь, - возразила Алиса.
- Ага.
- Можно, я подумаю?
- Думай, - великодушно произнес банкир, сбросил халат, одним рывком перемахнул через перила веранды (быстро подумал: она опять решит, что я набиваю себе цену, ну и пусть) и поспешил в глубь чащи, босой, голый. Рыжая что-то прокричала вслед, но он уже не слышал ничего, кроме монотонного шелеста падающих с неба капель.
Загадал: если она сейчас догонит, обнаженная, и встанет рядом, и молча разделит с ним удовольствие, - она всегда будет рядом с ним. А он - рядом с ней. Она должна понять. Она почти сорок часов наблюдает его жизнь во всех подробностях - она не может не догадаться. Деньги, банки, дома со стеклянными стенами - всего этого нет. И никогда не было. Есть только человек и природа. Голое мокрое существо однажды решило, что защитой от диких стихий ему будет служить разум, а не когти, клыки и волосы. Согрев себя, обезопасив и насытив, добыв огонь и мясо, зачем оно захотело пойти дальше? Не только защититься от мира, но и подчинить его, преобразовать, распахать, подвергнуть дрессуре? Объяснить это можно только всепоглощающей жаждой самоутверждения. Личной экспансией.