- Вот! - крикнула Камилла. - Вот оно, слово главное! Ему все - война! Он сделал меня вдовой! Он воюет на войне, которую сам себе придумал! Почему нельзя жить как все, мирно?
- Он очень гордый, - вздохнула госпожа Знаева. - Быть как все - ему неинтересно.
Что за туфли у нее, подумал Знаев. Старые, потрескавшиеся, каблуки сбиты. Подарить новые или деньгами дать - не возьмет. Еще и отругает. За всю жизнь ни копейки не взяла…
- И что мне делать? - устало спросила Камилла.
- Понять, - улыбнулась мама. - И привыкнуть.
- К такому нельзя привыкнуть! Как можно привыкнуть к человеку, которому интересно только с самим собой? Которого собственная жена - отвлекает? Который банком руководит, самосовершенствуется, спортом занимается, языки иностранные учит, книжку пишет…
- Книгу, - поправила мама.
- Что?
- Не «книжку», а «книгу».
- Боже мой, какая разница?
- Разница есть.
Камилла вскочила.
- Это издевательство! Надо мной! В моем же доме! Это разговор слепого с глухим!
- Вот именно, - мстительно вставил Знаев.
- Я бы, между прочим, - госпожа Знаева еще больше выпрямила и без того прямую спину, - таким мужем гордилась. Разносторонне развитый, обеспеченный, не пьет, не курит, спортсмен…
- Я б тоже гордилась, - всхлипнула бывшая банкирша. - Да что-то не получается. В его жизни мне нет места.
- Кто же в этом виноват?
- Никто, - отрезал банкир. - Давайте прекратим.
- Да, - поддержал его Жаров. - Прекратим. Но договориться надо.
- О чем?! - хором вскричали бывшие супруги Знаевы.
- О чем-нибудь. Прошел год, вы отдохнули друг от друга. Пора догадаться, что ваш разрыв повредил всем. Камилла - несчастна. Виталик - без отца. Я - за сестру переживаю. У Знайки вообще крыша поехала…
- Не понял, - сказал банкир.
- Все ты понял.
225
- А ты не груби нам, - резко велела сыну мама. - Я ведь тоже - Знаева. Я знаю, что ты думал. Ты думал, я пришла, чтоб на бывшую сноху наезжать. Воспитывать и так далее… Нет, сын. Твоя жена ни в чем не виновата. Я ее очень понимаю. Я не для того тебя растила, чтоб ты в лесу сидел, один, как сыч, и боялся лишний раз к людям выйти и их выслушать. Кем ты себя возомнил? Полубогом? Или тебе на все наплевать и ты думаешь только о том, как бы тебе на часы посмотреть? А? Угадала? Хочешь посмотреть на часы?
- Нет.
- Или, может быть, тебе снизойти до проблем собственной жены - западло? Я правильно сказала, Герман? Западло?
- Точняк, - хмыкнул Жаров. - Западло.
Мама ошиблась. Ее сын уже много лет мог обходиться без регулярных взглядов на циферблат, а наручный хронометр носил по привычке, из уважения к его функции. Самые главные часы тикали в голове банкира, они были очень точны; например, сейчас он доподлинно знал, что с момента ухода спасателей - когда проблема с ребенком благополучно разрешилась - и до момента произнесения матерью последней фразы прошло двадцать семь минут.
Госпожа Знаева нервно передвинула по столу свою чашку.
- Мне шестьдесят девять лет, сынок. Я столько чистоплюев и снобов за свою жизнь видела, сколько тебе и не снилось. Что ты сделал со своей жизнью? Со своей душой? Со своей женой? Ты только представь: в твоем собственном доме твой собственный сын едва до полусмерти не задохнулся! Пока его папа в лесу свежим воздухом дышал! Что, стыдно тебе? Запомни навсегда: человек один не может, это противоестественно. Робинзон Крузо, и тот попугайчика завел, чтоб с ума не сойти…
Она вздохнула, достала платок, надушенный чем-то приторным. Поднесла к ноздрям,
- Ты давеча правильно сказал: пора заканчивать. Важный разговор - короткий разговор. И вот как я его закончу, дорогой сын: не приходишь к жене - значит, и к матери своей не приходи. Езжай в свой лес и сиди, пока от тоски не взвоешь.
Знаев подвигал челюстью и тихо ответил:
- Хорошо.
Хотел еще что-то сказать, но не стал. В принципе, он никогда не умел спорить с матерью.
Именно в эту секунду - когда, по логике всего произошедшего, сказанного и услышанного, он должен был развернуться и уйти, - ему вдруг захотелось остаться. Восемь лет подряд он завтракал вот за этим столом, вот в это окно смотрел, как утренние солнечные лучи гладят московские крыши, вот из этой чашки пил чай с молоком, вот в этом тостере (подарок тещи на пятилетие свадьбы) поджаривал хлеб; внимал новостям, глядя вот на эту плазменную панель (подарок Горохова на сорокалетие). От больших и маленьких предметов, вещей и механизмов протянулись невидимые нити, опутали, повлекли - он едва не увяз. Только одной нити, самого главного энергетического жгута не ощутил: со стороны собственной бывшей жены. Поискал, напрягаясь, задействуя всю свою гиперчувствительность, - бесполезно. Мать его ребенка не хотела, чтобы он был здесь.