Они рыли и слыхом не слыхивали;
не мудрели и песен не знали,
не слагали наречия.
Рыли.
И спустилось затишье, и сменилось бураном,
и все моря пришли.
Я и ты и червяк роем в грунте песчаном,
и спетое скажет: роют.
О кто, о некто, никто, ты — куда же,
если некуда было податься?
О, ты роешь, я рою, я к тебе, и пусть наше
кольцо пробудится на пальцах.
* * *
С вином и с потерянностью,
с их убыванием:
я гнал верхом через снег, слышишь,
я бога гнал вдаль — вблизь, он пел,
последней
была эта езда через
человеко-плетни.
Они сгибались, когда
слышали нас над собой, и
писали, и
перевирали наше ржание
на одно из
своих ображённых наречий.
* * *
У обеих рук, там,
где у меня росли звёзды, всем
небесам далеки, близки
всем небесам:
Какая
там явь! Как
раскрывается мир перед нами, сквозь
и через нас!
Ты там,
где твой глаз, ты там,
вверху, там,
внизу, я
найду выход.
О, эта блуждающая, пустая,
гостеприимная середина. Отделившись,
я выпаду на долю тебе, ты
на мою долю выпадешь, друг другу
выпав из рук, мы видим
насквозь:
Одно
и то же
нас
потеряло, одно
и то же
нас
позабыло, одно
и то же
нас — —
* * *
Немые запахи осени. Астра, без
надлома, прошла
между родиной и бездной сквозь
твою память.
Чужая потерянность, став
фигурой, была рядом, и ты
почти
жил.
Псалом
Кто нас вылепит снова из земли и из глины — никто,
отпоёт наш прах.
Никто.
Хвала тебе наша, Никто.
Для тебя мы
станем цвести.
Прямо напротив
тебя.
Ничто
были, есть мы и будем,
и будем цвести:
ничему, ни-
кому роза.
С
пестиком души светлей
и пустынною тычинкой,
с венчиком багровым
от пурпурного слова, слово мы пели
над, о над
тёрном.
Химия
Молчание, как варёное золото, в
обугленных
руках.
Серый, большой,
как любая потеря, близкий
образ сестры:
Все имена, все вместе со-
жжённые
имена. Сколько
золы для благословения. Сколько
обретённой земли
над
лёгкими, такими лёгкими
кольцами
душ.
Большие. Серые. Бес-
примесные.
Ты, тогда.
Ты с бледной,
раскушенной завязью.
Ты в потоке вина.
(Не так ли — и нас
отпустил ход этих часов?
Пусть,
хорошо, что мимо умерло твоё слово.)
Молчанье, как варёное золото, в
обугленных, обугленных
руках.
Пальцы, тоньше дыма. Как венцы, венцы воздуха
на — —
Большие. Серые. Следов не
имущие.
Цар-
ские.
* * *
Это уже не
та
на время опущенная
с тобою в твой час
тяжесть. Эта
другая.
Это вес, отстраняющий пустоту,
что ушла бы с
тобой.
У него, как у тебя, нет имени. Может быть,
вы — одно. Может быть,
и меня ты однажды назовёшь
так.
* * *
Тому, кто встал перед дверью, однажды
вечером:
ему
я открыл своё слово —: я
видел, как он засеменил к подменышу-
полу-
мерку, к
брату, рождённому в измаранном
сапоге пехотинца,
брату с кровавым
бого-
удом, к
щебетуну.
Рабби, проскрежетал я, рабби
Лёв{10}:
Этому
обрежь слово,
этому
впиши живое
Ничто в душу,
этому
раздвинь два
увечных пальца в спаси-
тельное благословение.
Этому.
. . . . . . . . . . . .
И захлопни дверь заката, рабби.