Значит, цифры. Более тринадцати месяцев. Около шести часов. Тысяча с лишним километров. Сотые доли «же». И минус двести тридцать. Ну хорошо-хорошо, разберёмся. Но что вы там забыли-то, док? А, понятно. Органику ищем, нобелевку хотим. На Европе провалилось, Энцелад дулю показал, Тритон вообще рассмеялся вам в лицо: сломайте четыре бура и получите в рыло фонтан аммиака. Нет, нам же надо продолжить, конечно. Пошарить дальше, там, где ещё холоднее и солнце не светит. Ищем до талого, пусть таять уже нечему, всё чин чинарём.
А потом показывают нам это корыто.
Ты расхохотался: на педальном приводе, что ли? А ведь зря, Зак. Лучше бы сдержался. Может, вырази мы претензии помягче да посерьёзнее, нам бы что получше дали. Ведь был же выбор, ведь ангар был не пустой. Но ты видел лицо полковника, Зак. Могу поспорить, что за кулисой тайком от дока он сказал: дайте им этот. Или вон тот, ещё дырявее. Мы ж не знаем, мы не можем быть уверены. Они все там под копирку, только внутренности у всех проржавели по-разному.
Нет, а вообще неплохо получилось. Я бы и сейчас, наверное, не отказался. Первый отпуск, почитай, лет за пятнадцать. Да какой! Лети себе и только докладывай каждый час по пять минут одну и ту же чушь, которую сам еле понимаешь. Будто вахтёр на маяке. Не человек, а просто механизм для чрезвычайных ситуаций, где автоматика не справится. В конце концов, она и не справилась. Никто бы не справился.
Помню, как пересекли орбиту Урана, так оба в мерехлюндию потихоньку впадать начали. Как Ихя говорил, когда ему тридцать три стукнуло: половина пути позади, как ни крути. Хотя его половиной оказалась четверть. Сразу мысли какие-то тревожные, и чернота эта в стекле достала, и солнышко с козявку, да и не посмотришь толком — в спину дует. Вроде и делом скоро займёмся, а так привыкли к размеренному ритму, что уже прерывать неохота. В лом ноги на лёд ставить, ревматизмы тревожить.
Шесть секунд, как я потом выяснил. Шесть секунд мы себя воображали крутыми астронавтами, пока держались на ледовой корке. Хлопнули друг друга по плечу — может, это и дало резонанс? Прикваварились — и зашкварились. Чёрт знает какую тучу лет назад там кипяточек был, да потом остыл и ушёл к ядру поближе. А снаружи-то не скажешь. Чуем: скрежет какой-то нездоровый, будто в желудке у кита бурчит. Потом как дало крену на нос, я-то зацепиться успел, а ты на щиток с размаху. Всегда ты меня убеждал, что ты невезучий. Ну а потом и корму прогнуло, корка вдребезги, и ухнуло всё к чёртовой бабушке на адово днище. Вот тебе и сотые доли «же». Вот тебе и рычаг без набалдашника в печень…
Извини, Зак. Надеюсь ты всё-таки уже спишь. Спокойной тебе ночи.
***
Утро вечера мудрёнее. Кости ломит, во рту будто бомж ночевал. А ты, Зак… ты снова распух как шарик! Понятия не имею, каким таким макаром рана в животе способствует метеоризму. Ты ведь и не ешь почти, я в тебя соки трубками насилу вгоняю. Ничего-ничего, стесняться тут некого. Но и выпускать здесь это нельзя, иначе до скончания дней не избавимся. Ты ведь знаешь, фильтры на ладан дышат.
Давай-ка поднимемся, дружище. Пора на моцион. Вот так, одной рукой. Я тут себя ощущаю силачом, хотя, перенеси меня на Землю, наверное, на карачки бы упал. Погоди, постой тут у стенки, пока я натяну скафандр.
Ш-ш-шлюзовая камера. Наверное, ты стонешь, Зак, и хочешь вернуться в кровать, но вакуум не даёт мне тебя услышать. Потерпи, дружище, обещаю, это продлится недолго.
На улице зга згою. Впрочем, если постоять немного, да ещё после тёмного отсека, то понимаешь, что от звёзд тоже есть какое-никакое освещение. Даже здесь, на дне ямы. Солнце ещё не скоро выйдет, да и света даст не больше, чем Луна, но и этого нам достаточно. Словно весну ждёшь. Осторожно, ступаем очень медленно, а то потеряем друг друга. Надо было привязаться. Держи меня за руку, вот так. Поворачиваю колпачок у тебя на бедре. Присмотревшись, вижу как в невидимой струе дрожат звёзды. Ну ты и проказник, Зак.