- Говорит, как диктатор, - проворчал болезненный Залади.
После такого вступления сенаторы один за другим прошмыгнули в зал для заседаний, бледные и растерянные. На лицах кое-кого из них нетрудно было прочесть страх.
- Слушаем! Говорите!
- Господин Агоштон отправится сейчас к куруцам, а именно - в отряд Иштвана Чуды.
- К этому вору? Вот уж когда покажу я ему, пусть он только мне на глаза попадется!
-Обижать Чуду не надо. Вы лучше по-дружески пожмите руки и договоритесь с ним, за какую сумму он согласился бы еще раз похитить и отца игумена, и отца Литкеи. Только немедленно! Пока мы вполне можем обойтись без этих двоих...
Сидевшие с серьезным видом отцы города заулыбались, лица их оживились. А Поросноки весело хлопнул себя ладонью по лбу:
- Мне такое и в голову не пришло бы! Правильно! И ведь как умно. Вы, ваша милость, - прирожденный дипломат!
- Нужда часто бывает лучшим наставником, чем опыт. На попов у нас нет управы. Мы не можем ни арестовать их, ни запретить им проповедовать. Остается одно средство - Иштван Чуда!
- Сколько я могу пообещать куруцам? - спросил довольный Агоштон, направляясь к выходу.
- Возьмется он и по дешевке. У него сейчас все равно нет никакой работы. Да и дельце это по его части... Пообещайте ему половину того, что он попросит.
Через полчаса гнедая кобылица Агоштона, поднимая пыль, мчалась во весь опор по Цегледской дороге, а через два дня, ввечеру, по той же самой дороге уже шагали связанные монахи в сопровождении куруцев Чуды...
Секретная миссия Криштофа Агоштона оказалась настолько успешной, что он с удовольствием вспоминал о ней до последнего своего дня, даже будучи уже глубоким старцем. И с каждым разом описывал ее все романтичнее и все красочнее:
- Эх вот когда я был полномочным послом при дворе его величества Тёкёли...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Попов угнали, народные волнения улеглись, а день, когда делегация должна была отправиться в Буду с подарками для турецкого султана, близился.
Наряды были уже готовы, и в последние три дня их выставили для всеобщего обозрения в ратуше. Вот уж куда было паломничество-то!
Огромный стол, на котором были разложены наряды, неусыпно охранял гайдук Пинте. Только вместо подъятого огненного меча архангела в руках у старого служаки была ореховая палка.
Украшения были так хороши, что даже он был растроган:
- Большая подмога от них даже уродливым бабам!
А женщин покрасивее он подбадривал, поскольку и это входило в его обязанности:
- Да вы бы, голубушка, примерили. Вон там, в соседней комнатке.
Кто ж тут устоит? Разве нашлось бы такое женское сердце, которое не забилось бы сильнее при виде нарядов, в сравнение с которыми не шли и сокровища тысяча и одной ночи?!
Девушки пугливой стайкой топтались вокруг, будто горные козочки с невинными глазами. Впрочем, при виде нарядов эти глазки тут же расширялись, загорались, а в висках у бедняжек начинало стучать. Тут-то гайдук и произносил свои соблазняющие слова: "Примерь, сестрица!"
И "сестрица" примеряла, - примеряла бы даже под угрозой, смерти.
А уж кто примерил, пиши пропало! В обе косы вплетены дивные ленты, талия затянута в корсет, поверх надета чудесная сорочка, жилеточка, шелковая юбка вишневого цвета, с вышитыми серебряными полумесяцами; на ногах - красные сафьяновые сапожки, на шее - ожерелье из сверкающих камней-самоцветов.
- Ну, а теперь взгляни на себя, душенька!
Приносили зеркало, и наряженная, не выдержав, вскрикивала от радости, увидев в зеркале вместо себя сказочную фею.
Бедняжке, старавшейся утолить сладкий голод тщеславия, хотелось подольше полюбоваться собой, но тут к ней снова подходил архангел с ореховой палицей и заявлял:
- Ну, довольно. Теперь раздевайся! Или, коли нравится, ходи вечно в такой одежде...
И уж мало у которой из них повернулся бы тут язык сказать: "Нужны вы мне больно!" - и расстегнуть очаровательную жакеточку, сбросить удивительную юбочку, стянуть с ног скрипучие сафьяновые сапожки, снять- горящие огнями драгоценности и напялить на себя свою старую, потрепанную одежонку!
Все до единой пожелали примерить, но ни одна не снимала затем богатый наряд по доброй воле. Даже старухи - страшные, как ведьмы, которых в Сегеде живьем сжигали9, - и те хотели во что бы то ни стало помериться красотой с молодыми.
Пришлось ввести ограничения. Мерить наряды дозволялось только красивым, бедным и сиротам. То есть тем, кто действительно мог бы согласиться поехать к султану.