В ратуше начался переполох. Гайдуки сломя голову бегали из дома в дом, передавая горожанам приказ печь хлеб и готовить дрова для могущественного Олай-бека" Однако самым сложным оказалось собрать деньги, так как городская казна была пуста. Такое кровопускание сейчас не очень-то легко было перенести.
Матяш Лештяк, с напускным смирением на лице явившийся к "отцам города" (такова уж была повадка у старика, когда он чувствовал за собой силу), застал их охваченными страхом.
- А вам чего здесь надо? - грубо спросил его Путноки,
- Я за парнем пришел, милостивый государь.
- За каким еще парнем?
- За сыном моим. Заберу домой беднягу.
- Если мы его отпустим...
- Конечно, конечно, - проговорил старик небрежно и развернул перед господином Путноки грамоту Ибрагим-паши. - А вообще как господам будет угодно...
Пробежав послание паши, триумвират капитулировал, от страха даже за затылок схватился, ибо добрейший Ибрагим-пата, взяв перо в руки, никогда не мог начертать серьезного послания, не сдобрив его веселой шуткой. Так и на этот раз внизу он приписал: "Вижу, у вас очень свербят шеи".
- Вот теперь другое дело, - проговорил перетрусивший триумвират. - Приказу мы подчиняемся. Однако сейчас поздний вечер, да и тюремщика уже нет. Выпустим мы твоего Михая завтра утром.
Портной отправился домой, но чуть свет снова был у ворот ратуши. Погода стояла прескверная, клубился плотный туман, падал легкий снежок.
"Отцы города" явились в ратушу довольно рано, особенно Путноки, которого ночью осенила отличная мысль; он спешил изложить ее своим коллегам.
- Нехорошо будет, если Лештяк выйдет на свободу. В башке у него ума и хитрости хоть отбавляй.
- Да, башка у него крепкая, это верно. Но и санджак-паше мы не можем перечить.
- А я и не собираюсь этого делать. Выпустить-то его на свободу мы выпустим, но пошлем в такое место, откуда он уж больше никогда не воротится. Словом, поручите это мне, милостивые государи!
На улицах было на редкость людно для такого раннего часа. Жители - кто в котомках, кто на тележках - спешили увезти все, что было у них ценного, на отдаленные хутора. Появление Олай-бека у стен города повергло всех в ужас. Ибо бравый Олай-бек, нужно признать, не был торгашом, подобно Чуде, или ничтожеством, вроде Дервиш-бека, которые довольствовались похищением какого-то там попика или красивой девчонки. Храбрый Олай-бек был человеком широкого размаха. Наведывался он редко, но уж если приходил то угонял в рабство сразу целую улицу: женщин, детей, причем со всем скарбом, с лошадьми и домашним скотом, - не оставляя после себя ничего, кроме свиней, мясо которых, как животных нечистых, запрещает есть святой Коран. Таков был Олай-бек, надо отдать ему должное.
Прослышав об его требованиях, именитые люди Кечкемета потянулись к зданию ратуши: один нес денег, другой -хлеб, третий шел предложить дров. На дворе было раннее утро, но дурные вести - лучший будильник.
Многие недовольно заворчали, когда господин Путноки распорядился привести Михая Лештяка из тюрьмы в ратушу.
Лештяк предстал перед триумвиратами немного побледневшим, но с высоко поднятой головой.
- Михай Лештяк, -торжественно провозгласил триумвират - вам возвращается свобода!
По залу прокатился недовольный гул.
- У вас сильный покровитель. Сам будайский визирь! - ядовито добавил Путноки.
Лештяк ничего не ответил. Он сделал нетерпеливое движение, словно собираясь уйти.
- Не так быстро! Погодите! Будайский паша -не папа римский, господин бывший бургомистр! Он может отпирать и запирать тюремные замки, но грехи отпускать он не может. Их следует искупать.
Воцарилась томительная тишина; все, затаив дыхание, ждали, что же будет дальше.
- У границ города стоит беспощадный Олай-бек. За Крапивным озером. Он наложил на город огромную дань, которую нам надлежало переслать ему сегодня до полудня. А мы не в силах собрать ее. Так вот, Михай Лештяк, знаете, к чему мы вас приговариваем?
- Коли скажете - буду знать!
Ехидно посмеиваясь, Балаж Путноки продолжал:
- Привезли вы нам кафтанчик. Вот мы и посмотрим теперь, на что он годится. Так что наденьте-ка его на себя и поезжайте к беку!
Сердце у Мишки сжалось. Но он тотчас же овладел собой и приказал самому себе: "Не бояться! Нельзя..."
Сердце его трепетало и голос стал глуше, бесцветнее, но на лице было выражение полнейшего спокойствия, когда он произнес:
- И что же я должен сказать беку?
- Скажете ему, чтобы он удовольствовался половиной дани, да и ту подождал бы еще день-два, пока мы ее соберем. Или же, черт возьми, предложите ему кафтан, который равнозначен пятидесяти лошадям, ста волам и почти четырем тысячам золотых. Он, верно, будет доволен, кхе-кхе-кхе, а сдачу, если дадут, привезите, милейший, и верните в городскую казну. Ха-ха-ха!