Рука наркома указала на памятник. В этот миг над городом пролетел самолет, и толпа вслед за Троцким посмотрела на небо.
- "Да здравствует мировая революция!" – вождь спустился с трибуны, подошел к женщине в морском кителе и подал ей конец пеньковой петли, которой был обвязан чехол памятника. Женщина дернула трижды, прежде чем материя сползла.
Перед оцепеневшей толпой явилась буро-красная гипсовая фигура голого человека, выше человеческого роста, с зияющим кратером вопящего рта и занесенной, словно бы грозящей небу правой рукой. Левой рукой он сдирал с горла петлю. В руках у женщины остался как бы конец веревки, удушившей реального Иуду.
Оркестр грянул "Интернационал". В конце сада артиллерийская часть произвела три выстрела салюта. По недосмотру были использованы боевые заряды. Снаряды со свистом пролетели над шарахнувшейся толпой и взорвались за монастырем.
Но это была только прелюдия главного действа. Троцкий вернулся на трибуну.
- А теперь, ввиду этого памятника одному из величайших революционеров всей
истории человечества мы накажем тех, кто покрыл себя несмываемым позором – дезертировал с фронта, предал своих пролетарских братьев и сестер!
В центре площади напротив памятника понурились разоруженные красноармейцы бежавших с фронта частей. Орлов, командир ЧОНа, чуя жарящий в спину солнечный фокус страшного пенсне, прошел вдоль строя дезертиров, отсчитывая наганом каждого десятого и указывая выйти вперед. Вернулся вдоль второй шеренги - эти тоже выпускали вперед смертников. Опять ушел в дальний конец площади – теперь мимо третьей шеренги. Вернулся вдоль четвертой, последней.
Все «десятые» растерянно стали перед строем.
Троцкий поднял кулак, надорванный голос взмыл в воздух.
- Ваши части… покрыли себя позором! Вы бежали с поля боя… открыв фронт врагу!
– Вождь делал паузы, чтобы смысл слов дошел до каждого. - Смыть позор солдат может только своей кровью. Сейчас эти подлые трусы, изменнически предавшие дело революции и пролетариата, будут расстреляны! На всех фронтах моим приказом вводится обряд децимации, то есть каждый десятый из бегущих с поля боя трусов будет расстрелян перед строем своих же товарищей. Приступайте!
Орлов кивнул марлевой тюбетейкой с кровяным пятном во лбу, на кривых кавалерийских ногах пробежал от трибуны к шеренге дезертиров. Сабля била его по пыльным смазным сапогам. Чоновцы гуськом бежали за ним, по команде повернулись лицом к осужденным, штыками оттеснили их к монастырской стене.
- То-овсь! – прохрипел Орлов, вздымая саблю. ЧОНовцы вскинули винтовки. – По трусам, изменникам дела Революции и пролетариата – пли!
Махнула сабля, сухо рванул залп.
«Десятые» повалились вразноряд.
Ахнули женщины в толпе, зазвенело выбитое шальной пулей стекло, с хриплым карканьем взлетели вороны.
Орлов обернулся за одобрением к трибуне, оттуда льдисто сверкнуло пенсне. Бурый Иуда с разверстым в крике «ура» ртом потрясал воздетым к небу кулаком, словно тоже поддерживая свирепую расправу.
Части маршем прошли мимо памятника.
Орлов, надрывая глотку и натягивая жилы на горле, кричал.
- Свинцо-овым… огненным ве-еником… выметем паразитов из истории!
Ползучие гады, буржуазные недобитки - обречены! Контрреволюционная сволочь будет беспощадно уничтожаться! Всякий, поднявший руку против Советской власти, будет выжгнут каленым железом! Смерть эксплуататорам! Да здравствует товарищ Троцкий! Ура!
Марширующие шеренги нестройно грянули «ура». Громче всех кричала часть, только что подвергшаяся децимации. У солдат были безумно выпученные глаза, рты разевались сами и сами вопили.
СТЕРТЫЙ ЧЕЛОВЕК
Москва. Зима. Наши дни.
Холодно, холодно в Москве. Метель овевает ярко освещенную площадь перед Казанским вокзалом. Мерзнут таксисты и пассажиры. Тепло только курам в уличном гриле.
- Отправляясь в дальний путь, несессер не позабудь! Здравствуйте, я коммивояжер!