— Ну хорошо, допустим Арсений Львович не видел кулона, хотя и знал. Но вы-то видели?
— Что значит видел? — равнодушно спросил Пришелец, желая поскорей закончить ставшую уже бессмысленной игру. — Я видел его у вас дома. Но я не знаю, взяли вы его с собой или, может… забыли дома по рассеянности.
— Это как же так — взял ли? А зачем мы ехали в это Дядино? Я отказываюсь вас понимать, Ипполит Исаевич. — Норкин был раздражен, он слишком вошел в свою роль, увлекся версией, которую сам же сочинил и готов был поверить в нее, и эта столь откровенная фальшь выводила Пришельца из равновесия. Сам отменный лицемер и циник, он из ревности, что ли, терпеть не мог себе подобных. Он считал фарисейство своей привилегией и не желал ее ни с кем делить.
— Я вполне верю вам, Илья Маркович, верю, что кулон у вас отняли грабители, и не думаю, что потребуются какие-то свидетели.
— Но вы же сами сказали, что кулон могут не вернуть, — нахально перебил Норкин.
«Наглец ты из наглецов, я-то знаю, что кулон у тебя и никто у тебя его не отнимал!» — хотелось взорваться Пришельцу, но он сделал над собой усилие, перевел разговор в более спокойное русло:
— Да будет вам, Илья Маркович. Если возникнет такая ситуация, я скажу, что видел, как вы взяли кулон и положили… Куда положили? Давайте условимся, чтоб нам не завраться. — Губы Пришельца скривились иронически, в глазах забегали смешинки.
— В карман положил, вот сюда — во внутренний карман пиджака, — поспешно ответил Норкин.
— В правый, в левый? — точно издеваясь, уточнил Пришелец.
— Какое это имеет значение? — с раздражением отозвался Илья Маркович.
— Но все-таки: следователи любят точность, обычно на таких мелочах ловят. — Хотел сказать «нашего брата», да вовремя удержался.
— Ну хорошо — в правый карман положил, — смирился Норкин, решив, что с Пришельцем нужно сохранить хорошие отношения. Предусмотрительность его всегда брала верх над эмоциями. Он даже сконфузился, вдруг сообразив, что кулон-то действительно никто не отнимал, и Пришелец действительно не знал, взял он его с собой или нет. Может, забыл; может, потерял. Да мало ли что?
— Отругал меня подполковник, — уже миролюбиво заговорил Норкин. — Надо было сразу заявить. А теперь подозрение: почему не заявили? А не кроется ли за этим что-то такое… Понимаете — у них все на подозрении…
— Боялись мести, потому и не заявляли, — поспешил вмешаться Пришелец, хотя сам так не думал. Для себя он еще не решил, где подлинная причина, что ни Норкин, ни Бертулин не заявили в милицию об ограблении. И уже, противореча самому себе, прибавил: — А вообще-то вы сваляли дурака, что не заявили сразу в тот же день. Боялись… Все это ерунда, чушь. Кого бояться? Надо было, конечно, заявить.
Зазвонил телефон, но не красный аппарат, стоящий в столовой, где они сидели, а другой, — в кабинете. В квартире Пришельца было два телефона. Один, официальный, и номер его можно было отыскать в телефонной книге. Другой ни в каких справочниках не значился, и номер его знал лишь узкий круг близких к Ипполиту людей.
Ипполит извинился перед Норкиным и прошел в кабинет. Звонила Изабелла, она весело щебетала, что соскучилась, что ждет не дождется, когда они встретятся.
— Да, да… — рассеянно отвечал Ипполит, чуть не назвал ее Норочкой, но вовремя спохватился: вдруг услышит Илья Маркович. И сказал после паузы: — Крошка! Хорошо, что позвонила. Нам надо бы увидеться… Сегодня? Золотко мое, сегодня никак невозможно. Совершенно. Ни малейшей возможности. Случилось что-нибудь? Просто соскучилась. Ну, потерпи, прелесть моя. Разлука обостряет чувства. Позвони завтра. Целую и жду. — И он торопливо положил трубку.
Встречаться с Изабеллой ему совсем не хотелось — она ему изрядно надоела, и вообще, как он говорил, это «типичное не то». Но и рвать отношения теперь, когда он сделал на нее главную ставку в большой игре, связанной с охотой за кулоном, было бы просто глупо. Вернувшись в столовую, Ипполит озабоченно посмотрел на часы. Норкин правильно понял этот жест и поднялся. Но уходить не спешил и как бы между прочим сообщил:
— Фельдманы получили разрешение на выезд.
На Ипполита эта весть не произвела никакого впечатления. Он лишь нехотя пробурчал:
— Значит, у них там есть солидная база.
— Что вы имеете в виду? — Поверх очков посмотрел на него Норкин.
— Металл, камешки и эти, — Ипполит сделал выразительное движение пальцами, словно подсчитывал купюры.
— Вы думаете? — Норкин любил все подвергать сомнению, чтобы нащупать истину. Осторожный и практичный, он придерживался принципа «семь раз отмерь».
— Это всем известно, — внушительно сказал Ипполит. — Без базы едут идеалисты и дураки. И те и другие потом слезно раскаиваются. Вы разве не видели по телевизору или не читали в газетах?
— Да, но… — Норкин неопределенно пожал плечами.
На этом «да, но» они и расстались. Проводив гостя, Пришелец закрыл входную дверь на крепкие запоры и прошел в гостиную, где был электрический камин и стены которой вместо обоев покрывал шелк золотисто-черного оттенка.
Ипполит остановился посреди гостиной, скрестив по-наполеоновски руки на груди и в решительном раздумье глядя на большой, во весь пол текинский ковер. Следствие ведет незнакомый Пришельцу подполковник Добросклонцев. Нужно выяснить, кто он и что из себя представляет. Это сделает Зубров. Но все это потом. А сейчас ему нужен Анатоль, нужен срочно и немедленно. Он, то есть Анатолий Павлов, студент МИИТа, должен был позвонить. Но, кроме Изабеллы, сегодня никто не звонил. Да будь при нем сейчас Анатоль, все завертелось бы в порядке логической и разумной очередности, а именно: позвонить Конькову и, если его еще не арестовали, предложить ему немедленно ложиться в психлечебницу, где он уже дважды «отдыхал». Коньков состоял на учете в психдиспансере, там у него был знакомый врач, который — «услуга за услугу» — всегда готов был оказать помощь страдающему шизофренией. Звонить Конькову должен Павлов из уличного автомата, конечно. Но прежде, чем лечь в больницу, Коньков должен связаться с двумя другими налетчиками, теми, что были в милицейской форме, и передать им приказ немедленно покинуть Москву на несколько месяцев. Благо весна, и можно до конца курортного сезона обосноваться где-нибудь на юге.
Ни Коньков, ни те двое никогда в глаза не видели своего «хозяина», не знают ни имени его, ни адреса. Связь с ними поддерживается через Анатолия Павлова. Лишь Коньков знает его в лицо, но не знает ни фамилии, ни подлинного имени. Для Конькова Павлов — просто Саша, сотрудник одного министерства. Какого? Это не важно. Но почему же Павлов не звонит? Пришелец сел в глубокое кресло возле журнального столика с телефоном и позвонил в Дядино Арсению Львовичу. Услыхав частые гудки, Ипполит досадливо поморщился, мысленно помянув Бертулина недобрым словом, и, немного повременив, снова набрал номер дядинского ювелира. Все еще занят, чтоб тебе околеть! С кем он может так долго разговаривать? Да мало ли с кем — клиентуры-то у него, дай бог. И вдруг зазвонил «официальный» телефон. Один звонок, второй, третий, Ипполит не двигается с места и не спешит брать трубку. Он возьмет ее только после седьмого звонка, а может, и вообще не возьмет — еще не решил. Звонки настойчивы: четвертый, пятый, шестой, — Ипполит поднял руку, но телефон неожиданно умолк. Значит, кто-то чужой. Кто? Может, тот же подполковник Добросклонцев хочет пригласить его на беседу? Рановато давать свидетельские показания, нужно детально выяснить обстановку.
Наконец он дозвонился до Бертулина.
— Как жизнь, старина? — весело спросил Пришелец.
— Живу, — ответил Бертулин, и по одному его голосу опытный Пришелец почувствовал что-то неладное. Решил не очень дипломатничать.
— Этим не все сказано — американские индейцы и юаровские негры тоже живут… в резервациях. Так-то, любезный Арсений Львович.
— Каждому свое, — неопределенно произнес Бертулин, и в голосе его звучали явное отчуждение и подозрительность. «Хитрит», — решил Пришелец и спросил напрямую: