Она же вонзила когти обеих лап глубоко ему в грудь и шатром раскинула над ним крылья, словно хотела скрыть от посторонних глаз его страшный конец. Потому что да, она сейчас станет есть его живьём. А он будет смотреть, как она рвёт короткие пёрышки у него из груди, как выдирает полоски тёмного мяса и, запрокинув голову, глотает…
НЕТ!
Он решил драться до последнего. Отбивался что было сил. Когти у него не такие острые, как у неё, зато твёрдые как сталь. Он ими знатно её подрал. А потом изловчился и с размаху клюнул самку ястреба в лоб, да так сильно, что та отпрянула и захлопала крыльями. Но два её когтя прочно засели в груди у грача. Она хрипло вскрикнула и дважды клюнула его, метя в глаза.
Грач понимал, что остался последний шанс. Что на новую попытку уже не хватит сил. Он опять пустил в ход клюв и когти — и вырвался из ястребиных лап. Бешено хлопая крыльями, взлетел.
Истерзанный и обессилевший, он скользил совсем невысоко над мёрзлым полем. Но зато он был свободен. Он был жив.
Но самка перепелятника всё-таки настигла его и спикировала с высоты. Он хотел жить, но и она тоже хотела. А для того чтобы жить, она должна была убивать.
Самка ястреба и грач рухнули на землю. Она с размаху ударила его клювом в грудь и выдрала клок перьев. Грач чуть слышно каркнул от боли — на большее у него не осталось сил.
Его парализовали ужас и боль. В глазах потемнело, но сквозь тьму ему чудился свет. Он начал подниматься ввысь и, воспарив выше деревьев, представил, как навечно сольётся с золотом заката.
Тут вдруг раздался звук. Тот, заслышав который, стая обычно торопливо снималась с места. Тот, что сулил опасность, а отнюдь не надежду.
Звук истошного собачьего лая.
2
Отец хотел выспаться после ночной смены, поэтому мы с Кенни увели Тину гулять, чтобы она не лаяла в доме и не будила его. Тина была не из тех учёных собак, которые умеют делать всякие трюки, — если не считать трюком поедание носков. Но она любила нас с Кенни — его особенно, — потому что мы спасли ей жизнь, когда её покалечили и бросили умирать.
Больше всего она любила гулять по полям за церковью. Церковь стояла на холме, и её было отовсюду видно, потому что на много миль вокруг были только плоские поля и крошечные перелески. Отец рассказывал, что, когда он был маленьким, они с мальчишками подбирали у древних могил на склоне холма человеческие кости и гонялись друг за другом, размахивая ими, как дубинками. Плоские могилы позади церкви напоминали здоровенные каменные гробы, некоторые были с разбитыми крышками. Отец с приятелями забирались в них на спор и лежали там прямо на костях.
Мы не то чтобы очень верили его рассказам, но в темноте церковное кладбище и вправду нагоняло страх, поэтому мы всегда старались вернуться с прогулки засветло, чтобы не попасться призракам и чтобы не пришлось убегать от лезущих из-под земли скелетов и вампиров.
Когда мы отошли от дороги, я спустил Тину с поводка. Она принялась носиться как угорелая и писать куда ни попадя, как будто перед этим терпела не меньше недели.
— Сколько тебе надо заплатить, чтобы ты залез в могилу? — спросил Кенни.
— Надолго?
— На всю ночь. А не как в ванну — туда и сразу обратно.
Кенни терпеть не мог мыться и выскакивал из ванны, не успев толком намокнуть.
— Не знаю, — сказал я.
— За миллион фунтов залез бы?
— Наверно, — ответил я. — Миллион нам бы не помешал. Отец больше не работал бы по ночам, мы бы купили машину, слетали к маме…
Мама ушла от нас, когда мы с Кенни были маленькими. Кенни, хотя и отстаёт в развитии, иногда удивительно здорово соображает — наверно, потому что в голове у него ерунды меньше, чем у остальных. Но когда он был маленьким, маме с ним приходилось туго, а из отца помощник был ещё тот. Много лет она неизвестно где пропадала, а недавно мы её отыскали. Это как-то странно, но хорошо. Она живёт в Канаде и зовёт нас к себе на каникулы.
— А за полмиллиона согласился бы? — продолжил допрос Кенни.
— Ага.
Кенни задумался. У него с собой была палка, ею он рубил бошки растениям, сдуру подворачивавшимся ему под руку.
— А за десятку?
— Нет.
Кенни довольно кивнул. Ему нравится определённость. Он хотел точно знать, сколько денег я попрошу за то, чтобы заночевать в холодной могиле среди старых костей.
— За двадцать тысяч?
— Ну-у-у… Может быть.
— За две тысячи?