Самый махровый фашист додумался бы до такого?.. И ничего – терпели, подличали. Зато уж немцев проклинали!
Лонгин Антонович разъярился:
– И возненавидел же я эту хуету! Нет более меткого словечка. Обозначена не просто низовая масса, из низов при любом строе поднимались самородки. Но хуетойнарод назвал ту массу безликих, из которой, при нормальных условиях, не поднимаются. Именно ей большевики отдавали чужие места. Не зря бытовало в народе при вести о новоявленном герое: «Как родина тебя подняла, пусть так же и опустит!» – не глядя под ноги, он широко шагал в долинку.
Поспевая за ним, Алик несмело побежала по скользкой тропинке и упала б – не схватись крепко за его плечи. Он повернулся, они прижались друг к другу. «До чего волнует его то далёкое! колхозы, псковские люди, Сталин!.. – думала она. – Как же это всё намучило его, если он и сейчас от этих вопросов – будто ужаленный?»
Все, кого она знает, никогда не говорили бы о чём-либо подобном. Её родители, строящий из себя сноба Гаплов, актёр Данков, другие знакомые – беспокоят кого-то из них хоть изредка мысли о сталинском терроре? Она не помнила ни одного разговора на эту тему.
А расскажи им о прошлом профессора – о! все принялись бы вопить: «Он предатель! Продался фашистам!» Их сжирала бы лютая зависть: был фабрикантом! загребал деньги! немцы его уважали!.. Она перебирала в уме знакомых: кто не облил бы его грязью? Не нашлось никого – и тогда она поняла: он прав, во всём прав! И в эту минуту, как и он, возненавидела хуету.
Ей стало страшно за её Ло. Действительно ли он хорошо защищён в этой жизни? Запрокинув голову, смятенно и пытливо всмотрелась в его глаза.
99
Они шли просекой. В небе протянулась линия электропередач, вид тонких проводов в вышине нагонял на Алика зябкое ощущение неустойчивости. Вспоминалось, как Виктор упомянул – профессор, связанный с «самыми высокими верхами», проворачивает тёмные дела... Она осторожно спросила:
– Ло, а то, что ты теперь делаешь... твоя работа... это не опасно?
Он движением головы выразил «нет», Алик услышала:
– В своё время я пошёл на подсоветскую землю с надеждой, что война изменила людей и начнётся сопротивление ярму. Мне этого одержимо желалось – в таком я был тогда состоянии. Я так хотел видеть возникающее движение! участвовать!.. Увы, мои мечты оказались достойны кривой усмешки. И тогда я решил, не считаясь ни с каким риском, мстить хуете!
Он вдруг беззаботно, уверенно хохотнул:
– Так что ты думаешь? – обнял её за талию, приподнял и, игриво встряхнув, поставил на ноги. – Я расскажу тебе поразительную вещь...
Выяснилось: где же риск? То, что он стал делать, устроившись во Всесоюзный институт, весьма подошло людям власти. Они принялись поощрять его.
Он предложил внедрить на одном из нефтеперерабатывающих заводов проект, созданный за рубежом. Проект 1938 года. Тогда ещё не беспокоились об охране окружающей среды и не предусмотрели очистных сооружений. Лонгин Антонович указал, что этот «недостаток» восполнит. Казалось бы, начальство должно насторожиться: каким образом «восполнит»? и зачем возиться со старьём? Почему не создать собственный современный проект?
Приготовившись хитроумно защищать заведомо вредное предложение, Лонгин Антонович ждал взбучки. Ничего подобного не случилось. Наверху решили: проект купить и внедрить! Там быстро сообразили, что к чему. Фирма, которая вряд ли надеялась сбыть свой товарец, не поскупится на взятку. А валюта, собственные счета в заграничных банках необходимы и самым-самым высоким советским руководителям: мало ли что случается в жизни? да и, в любом случае, детям, внукам надо надёжно обеспечить благополучие.
Словом, взятку урвали. А ему поручили позаботиться об очистных сооружениях. Средств выделили очень умеренно, но он и их ополовинил: взял на свои нужды. Однако подобие очистной системы было «сдано в эксплуатацию» на сутки досрочно, и его, как положено, удостоили премии: в отечественных, конечно, рублях.
А на город, где нарывом засел завод, вязко легло смердящее облако.
В справках о вредных веществах в воздухе обычно пишут: предельно допустимые нормы. Так «нормы» одних веществ были превышены в девяносто раз, других – в сто пять, а некоторых – и в сто двадцать. Стремительно росло число поражённых болезнями дыхательных путей, крови, другими недугами. Но город жил по-прежнему мирно. И не так уж и мало было в нём тех, кто знал жуткие цифры, – и поди ж ты... Загадка советской души! Никто не протестовал и – за редким исключением – не стремился сменить место жительства.