– Сядьте!
Виктор подступал к профессору в перенапряжении гнева и как бы усилия выбрать: кинуться ли его душить или пнуть в пах?
– А ты вон туда сядь! – Лонгин Антонович указал рукой на венский стул у окна.
Алику только сейчас бросилось в глаза, что оба одного роста и в плечах профессор даже шире. Сидя на самом краешке дивана, она сцепила пальцы рук и стиснула колени так, точно её должны тащить к позорному столбу, и, не смея драться, она готова пассивно, но предельно упрямо мешать.
Лонгин Антонович, будто передавая ей нечто утешительное и стараясь, чтобы звучало подоходчивее, проговорил:
– Этот молодой человек – во всесоюзном розыске как особо опасный преступник.
Она впилась взглядом в присевшего на стул парня, её руки вдавились в край дивана, словно она хотела помочь себе подняться и не было сил. Профессор стал рассказывать о похождениях пассажира, покинувшего поезд. Описывая, как тот убил двоих милиционеров, Лонгин Антонович время от времени оборачивался к Можову:
– Я не искажаю?
В первый раз тот бешено крикнул: – Нет! – а потом, словно еле держась на воде и боясь захлебнуться, лишь не сводил глаз с девушки.
Она, застыв, уставилась под ноги в узор на ковре, слушая продолжение рассказа: как парень бросился прочь от трупов на даче. Вдруг вскинула голову, невольно предоставив профессору полюбоваться маняще-прекрасной шеей:
– Викто-о-р, было?
Он с отталкивающе-фальшивой бодростью выкрикнул:
– Так точно! – хохотнул и, внезапно обмякнув, обратился к девушке: – Прости.
Лонгин Антонович высказал ей тоном соболезнования:
– Вам бы у него прощенья попросить...
Она глянула с испепеляюще-гадливым вопросом: «Как укусишь ещё, тарантул?»
Он словно бы сдержал вздох сожаления:
– До вас он жил не только хлебом, но и яблоками. Видите ли, его отец однажды спросил меня, не найдётся ли место? Оно нашлось... как и разъясняющие ответы. Всё вам изложенное я узнал от самого молодого человека. – Он обернулся за подтверждением, и Можов с закрытыми глазами трижды кивнул:
– Да! Да! Да!
Алик, будто силясь не закричать ему через комнату, сжала губы. Вы, два проходимца, лжёте-лжёте – старалась отстранённо твердить себе, а существо её противилось: ей сказали правду.
Лонгин Антонович был поглощён наблюдением за ней, Виктор вскочил со стула, горячо воззвал к девушке:
– Докажи, что меня не жалеешь…
Профессор вытянул к нему руку, властно-успокаивающе двинул ладонью сверху вниз, затем указал гостье на письменный стол с грудкой бумаг:
– Там всё зафиксировано. Дело будет представлено так: оно мне только сейчас стало известно, и я немедля довожу до сведения... Ну, а в случае моей скоропостижной кончины сработает копия.
– Да я сам на себя заявлю! – утрированно грубо рыкнул Можов, вновь поднимаясь со стула. Глядя на Алика, он закричал, как кричат от нестерпимой боли: – Плюнь, плюнь ты на меня и на него-оо!
Она вздрогнула, глотая слёзы, чувствуя себя так, как если бы её уносила бурная река к водопаду и не за что было ухватиться. Профессор меж тем говорил Виктору:
– Да посиди ты спокойно! А Алла пусть посмотрит на тебя повнимательнее… – он встал боком к девушке, с нею вместе разглядывая молодого человека. – Здоровый – кровь с молоком! Про красоту уж и не заикаюсь. Так вот, на него наденут наручники, – приступил к пояснениям Лонгин Антонович, – в МВД хватает садистов, а тут – какой предлог! расквитаться за своих убитых!.. Его будут пытать, сколько протянется следствие. Представьте его тело с красно-бурыми полосами на спине, полосы испещрены бескровными трещинами глубиною до рёбер: не ранами, а трещинами, какие бывают на сильно изношенной резине. Тело живого человека с расползающимися тканями... Представьте его руки с оголёнными у локтей костями... Не машите руками – всё это сделаете вы вашим отказом!
У неё вырывалось сквозь рыданья:
– Вы маньяк! Какой вы гнусный, гнусный…
Он невозмутимо произносил:
– Представьте его дни, ночи перед расстрелом, сколько он перечувствует, переживёт в ожидании… Я интересовался процедурой, при моих связях моё любопытство оказалось удовлетворено. Приговорённых к расстрелу держат отнюдь не в одиночках – в стране коммуналок это было бы слишком экстравагантно. Смертники скученно сидят в узкой камере без окон – в бетонном пенале. Непрерывно горит скрытая стальной сеткой лампочка, в унитазе всё время журчит вода: в него справляют нужду, но из него же и пьют. Умывальник или иное подключение воды не предусмотрены.
Лонгин Антонович переступил с ноги на ногу перед сидящей на краю дивана девушкой: