– Эх, милый! Теперь жди-ии... – протянул с неподражаемой скорбью.
Сало Ем тряхнул головой и, энергично почёсывая обеими руками щёки под бородой, усмехнулся:
– Явись Власов – во-о было б кино!
– Германия может вернуться – с Власовым, – поддержал, но ворчливо, в не отпустившей ещё обиде Лысарь.
– Только бы потом ушла! – высказал Сало Ем, подвинулся к Лонгину: – Священник в Выходцах говорил: уже целые русские части бьются против Сталина – эти-то, мол, и возьмут Москву. А ему, попу, говорят: так! а почему они в немецкой форме? А он: вот и хорошо! значит, немецкие солдаты видят в них равных братьев по оружию и после победы не обманут.
– У власовских – своя форма! – перебил Веркин Внук.
– Дак и я к тому! – Сало Ем ещё ближе придвинулся к инженеру: – Священнику говорят: под Псковом стояли власовцы, бригада. В своей форме, под бело-сине-красным флагом. Так эти как немцам – не братья по оружию? А он: это по чьему желанию такая форма – по немецкому или по русскому? По русскому. Ну так – он говорит – это ж уважение к нам, к русским. Тем более Германия не обманет!
Рассказчик произнёс тихо, нараспев, захваченный воспоминанием:
– За эти ре-е-чи теперь вынет из него душу НКВД.
У Лонгина было свербяще-сухо во рту. Он хотел было заговорить об Усвяцовых, но только захватил нижними зубами верхнюю длинную губу. Неожиданно для себя улыбнулся мальчику в тёплой шубейке. Затем уже осозналось: «Я благодарен ему за то, что он – дошлый, юркий: такой полезный для моего дела».
Точно так же открылась Лонгину в мужиках, ширококостных и ухватистых, от века неистребимая дельность. В том, как ладненько они полёживали и посиживали у огня, как родственно одушевляли первобытное убежище, была непреходящая дикарская грация.
80
Лонгин наблюдал за Ретнёвым, который отмахал ещё одну ходку и опять был в работе: невозмутимо, как прялку, осматривал с эстонцами плоскую увесистую мину и извлечённый взрыватель.
Колохин поскрёб ногтем дно пустого котелка, вздохнул и воззвал горько, точно вопрошая недобрую к нему судьбу:
– Сало не будем жарить?
На огромной сковороде зашипело сало, нарезанное пластинками. Жирно-вяжущий запах, несравненно пленительный для знатоков, заполонил сжатое пространство. Неразговорчивые эстонцы разительно повеселели и переместились к самому очагу, оказавшись вдруг беззаботно-расслабленными и обаятельными.
Жался к очагу и нетерпеливо навострившийся мальчик. Ретнёв удивлённо и требовательно спросил его:
– Титешный! Ты чё не пошёл к Игнату?
– Иду-иду!.. – убеждающе, искренне отвечал мальчик. – Щас сало готово – и иду!
На него оглянулся Сало Ем:
– Дак ты взял свою долю!
– Тут – жареное! Душа разницу понимает.
Ретнёв дал ему плитку шоколада.
– На-а и дуй! Не запоздай, не подведи нас!
Мальчик быстро цапнул шоколад, но тут же построжал, небрежно сунул плитку в карман шубейки и ушёл с недовольным видом. Ему, «Титешному», всего одиннадцать лет, однако заметно: он чувствует себя фигурой весьма нужной и обоснованно проникнут самоуважением.
От него требовалось, придя в Нижнёвку, по памяти передать необходимое своему человеку.
Советские тотчас по приходе взялись за население, «строя работу по просеву и выявлению», но ещё не во всё въелись и – наспех пока – поставили Игната Мызникова председателем сельсовета. Очень он убедительно при слове «немцы» сжимал кулак и морщил лицо плаксиво-злобной гримасой. Капитан даже выпил с ним водки. Фамилия капитана была Мозолевский, его люди носили погоны с краповыми кантами – отличительный знак войск НКВД.
81
Вынырнув из землянки, Лонгин загрёб рукой снег и вытер им заспанное лицо. Только что внизу Ретнёв скомандовал:
– Пора! Поспешаем с козами на торг!
Начиналась ночь с лёгким морозцем, над верхушками елей стояли звёзды. Ретнёв махнул рукой, и группка гуськом пошла за ним в самую, показалось Лонгину, чащобу. Снеговая толща взялась коркой, она не держала человека – и продвигались, увязая по пояс. Вскоре начался пологий спуск, склон делался круче и вдруг обрезался почти вертикальным земляным откосом: все попрыгали в сугроб. Из него попали на голый, выпукло наросший лёд, блёсткий и прозрачный в свете месяца, как стекло.
Ретнёв приказал наддать: сторожко пустились по петляющей ледяной речке, её то и дело накрывали сугробы, попадались тёмно-серые гладкие валуны. Потом группка выбралась наверх – и снова объяла глушь леса; утекала по краю крутояра тропа. Ретнёв обронил: – Шире шаг! – Побежали за ним по тропе.
Когда пришли на место засады, там поджидали помощники, среди них Игнат Мызников: они уже всё сделали по плану и уйдут перед боем – смертельно рисковать в нём будут лишь те шестеро, что прибыли из-за линии фронта.