Профессор опустился на колени, с возгласом: – Я кайман! – пригнулся к ковру, устремился к Алику, ткнулся носом в её пухленькую, сжал зубами стебель цветка.
– Ло! Ло-о! – Алик захохотала страстным, подхлёстывающим хохотком, обеими руками взъерошила его волосы, стала трепать и пощипывать уши.
Он перекусил стебель, выдохнул:
– Львиный зев хочет Геракла? а-а?
Вскочив, подхватил её, уложил на тахту, на которую встал коленями. Алик свела и круто подняла ноги, опустила их ему на правое плечо, он приопустил зад и вдвинул торчащий фаллос в расселинку.
Они обстоятельно пили радость, получая по максимуму, его невозможно уже было превзойти неизведанностью ощущений, но Алик узнала, что можно: когда от ласк Ло из её мочеиспускательного отверстия брызнула влага, которая не была мочой…
Потом они лежали, отдыхая, Алик спросила:
– Ло, а в твою молодость что было модно танцевать?
– Свинг! Такой же быстрый танец, как современные. Только сейчас партнёры почти не касаются друг друга, а мы вовсю подхватывали и крутили девушек.
– Представляю, – сказала Алик не без ревности, – уж ты умел повеселиться...
Он ударился в воспоминания:
– Моду привезли датчане: рабочие электротехнической фирмы, они налаживали энергообеспечение в Пскове, в свободное время щеголяли, тоже по моде, в клетчатых пиджаках на размер больше, чем надо: будто с чужого плеча. От девушек отбоя не было. Во время войны людям особенно хочется развлечься, – погружаясь в прошлое, он усмехнулся и поведал, как генерал Власов развлекался с двумя немками. Лонгин Антонович отвёл себе в рассказе роль зрителя.
Алик полюбопытствовала, как выглядел Власов, и профессор описал мужчину сорока с небольшим лет, ростом под два метра, говорившего басом. Не преминул сообщить, что генерал замечательно разбирался в женских типах. Алик задумчиво молчала.
– Расскажи мне о твоей невесте, – попросила с обезоруживающе наивным интересом.
Лонгин Антонович не отвечал, и она произнесла капризно-обиженно:
– Я хочу знать, что с ней сделали и как ты отплатил.
Его близость с Аликом теперь стала такой, что было немыслимо, как в прошлый раз, уклониться от ответа. Он коротко рассказал, что случилось с Ксенией, умолчав о мести, отделавшись двумя-тремя фразами: отомстило Провидение – насильников перебили эстонские лесные братья, которые действовали в тылу советских войск.
Алик проговорила с задушевностью, какой он ещё не слышал:
– Я благодарна, что ты рассказал мне про неё... я жалею эту девушку... И знаю: ты был с теми лесными братьями! ты пошёл на самоотречение! Это было сильно! Чистая-чистая жертвенность... Я говорю как женщина, которая хотела бы, чтобы её так же любили, чтобы ради неё на то же пошли...
Она опрокинула его навзничь, награждая любовью, – и Лонгину Антоновичу вдруг стало ясно: он переживает то высшее счастье, которого и малая доля не досталась подавляющему большинству живших и живущих на свете.
97
По вечерам и в выходные они стали ездить на дачу. В первую поездку Алика прессовали воспоминания о том, что произошло с ней на этой даче в прошлом году. Выйдя из «волги», она видела себя вышедшей из неё же в тот раз. Кругом были те же яблони, землю, как и тогда, усыпала падалица. Но теперь Алик хозяйкой направилась к просторному дому, обсаженному кустами, и за нею следовал влюблённый прирученный Лонгин Антонович.
В комнате, где разыгралась незабываемая сцена, она на несколько секунд замерла в буре эмоций, потом представилось, как недавно Виктор вошёл сюда с Галей… Алик обернулась к профессору и сказала мстительно-злым голосом:
– Мы сейчас же истопим баню и попаримся!
В первый миг её тон озадачил его, но, внимательно глядя ей в глаза, Лонгин Антонович всё понял.
Они понаслаждались перед тем как париться, и волнение оттого, что тут Виктор парился с Людой, а затем с Галей, делало Алика по-особенному яростно-изощрённой в ласках и требованиях.
После бани пили чай из самовара, и без чаепития уже не обходился ни один приезд. Дегустировали ягодные наливки, в обилии заготовленные Юрычем, и Алик со всей остротой внимания слушала Лонгина Антоновича, который приобщал её к своему восприятию мира. Ей было занятно, как он оправдывает свою работу на немцев:
– Я работал, прежде всего, на себя. Так получилось, что у немцев для этого оказались самые благоприятные условия.
– Но ты предал родину, – произнесла Алик без обычного для таких оборотов негодования.