Он показал на дверцу в стене, закрывающую подъёмник. Полочка на канатах, рукопись опускается из кабинета автора-издателя в нижний этаж, в типографию. Но избавиться от запаха свинца и краски трудно, он проникает и сюда. «Обозрение» выходит теперь три раза в неделю, хотя Дефо признавался недавно, — «ничего не происходит, никакой Полтавы». Правда, иногда тут же выкладывал сенсацию.
— Успокойтесь, ваша честь! Морская Полтава будет лет через пять. Заметьте себе!
А дальше... Поручиться за царя Дефо не берётся. Вдруг разыграется аппетит. История соблазняет его, испытывает. Покамест его задача — поставить Карла на колени. Флот у шведов сильный, у русских же суда малые, выйти в открытое море не с чем.
— Лет через пять, — произнёс Гарлей задумчиво. — Неужели мы ещё будем воевать? Выпутаемся же... Ну, хватит о России! Дайте мне отдохнуть!
Он устал, уговаривая королеву. Вдвоём с Дефо обдуман тайный демарш, за спиной Голландии и Австрии — в Париж, с предложением сепаратного мира. Составлено письмо регенту Франции, найден податель письма — известный поэт, личность чуждая дипломатии. Так нет, королева не доверяет стихотворцам. Целый час Гарлей расточал похвалы — поведения-де примерного, ходит в церковь, трезвенник, обожает жену и детей.
Дефо умеет развлечь сановника. Заводит разговор о Мальборо — скандал, герой нации обвинён в казнокрадстве, мало ему подарков, поместий, роскошного дворца, воздвигаемого милостью её величества! Писака знает массу подробностей. Гарлей оживился — и ему претят непомерные претензии герцога.
В кружках пенится пиво. Раскурены трубки. Слышно, как под полом ухает печатный станок. Чем же писака угостит читателей? Тори, добившиеся власти, хотят поладить с Францией — надо их поддержать.
— Попробую, — кивает Дефо. — Но боюсь, виги наймут головорезов и разгромят меня.
— А насчёт русских кораблей? Да, не стоит шуметь — пожалуй, вы правы. Ваш чертёжник... Он ведёт опасную игру, пусть посидит тихо. Высоко ведь забрался... Любопытно, знает ли интендант, кого прячет?
Имя Кикина, как и многих людей, ценных для секретной службы, не оглашается — даже при закрытых дверях.
— Принц читает.
— Экая важность! Пустите!
— Не могу. Принц не простит вторжения. Даже вашего…
У молодой графини резко выпирают ключицы, грудь плоская. Но кавалер Дауниц галантен. Он выдерживает настоящую борьбу у этой двери. Красавицам и дурнушкам отказывает равно, не теряя самообладания. Нахалки! Превратили его в сторожа... Что делать — лакей тут не устоит, не посмеет отразить натиск.
— Маленький пикник, — шепчет просительница. — Рядом, час езды. Интимный круг.
Интимный... Разденется, пожалуй, на травке...
— Увы, высокочтимая! Исключено.
Распорядок дня у принца твёрдый. Он приехал в Дрезден учиться. И главное — на любовные интрижки он не падок.
Графиня, уходя, обернулась и показала язык. Небось подстережёт где-нибудь принца — в коридоре, на аллейке сада. Споткнётся нарочно, чтобы подхватил...
Кругленький, рано облысевший, вёрткий Дауниц — адъютант для поручений деликатных. Король Август приказал ему оберегать царского сына от неудобств, а его невесту от сплетен. Шарлотта сама пожаловала в Дрезден вместе с дедом — рачительным её стражем.
Брак принца — дело решённое. Ишь как пыжится Вольфенбюттель — грошовое княжество! Дауниц ревнует заодно с обожаемым королём. Саксонский двор упустил оказию породниться с царём. Следовало раньше — до Полтавы, когда жених ценился дешевле. Император, женатый на сестре Шарлотты, сватал ему венских герцогинь...
Нахалки, осаждающие принца, ревнуют по-своему. Они дружно ненавидят Шарлотту — уродина, лицо исклёвано оспой, корсаж подбит ватой. Назло ей каждая хочет прибавить принца к числу любовников. Держат пари — кто первая... Дауниц ворчит втихомолку, сил нет унять! Слишком добр его величество к женскому полу — распустил сверх приличия!
Шарлотту поселили за Эльбой, в пригородном замке, на отроге Рудных гор. Из окна ей виден королевский дворец и флигель его, с высокой круглой башней, отведённой Алексису. Невеста гуляет в саду, мечтательно прижимая к себе рукоделье или книжку. Вечерами, у открытого окна, музицирует на лютне. Притворяется влюблённой, — утверждают злоязычные. Жених навещает невесту не реже, чем полагается по этикету, но и не чаще. Он учтив, уединенья не ищет, прикоснуться не жаждет. Злоязычные ликуют — Шарлотта противна ему. Так ей и надо, гордячке! Он против воли идёт к венцу, бедный принц!
— Алексис равнодушен к нашему полу, — вырвалось однажды у Шарлотты.
Фраза облетела Дрезден. Однако, говорят, у принца в Москве возлюбленная и он очень привязан к ней. Простолюдинка, зовут Ефросиньей... Дауниц знает это наверное — со слов Трубецкого, одного из придворных Алексиса.
— Я пытаюсь понять, — сказал Дауниц королю. — Женитьба на немке ужасала принца. Теперь он примирился совершенно. Что же это — покорность отцу, трусливая покорность, или собственный расчёт?
— Не дурак же он, — отозвался Август.
— Всецело согласен, ваше величество, — склонился кавалер. — Именно не дурак.
Брак, выгодный царю, нужен и наследнику. Свояк императора — кто откажется от такой чести! Очевидно, принц серьёзно готовится занять престол. Отсюда и прилежание его в науках. Встаёт в четыре часа утра, в точности как царь, и, помолившись, — за книги. Кончает занятия в шесть часов пополудни. Перерывы на еду короткие.
— И Шарлотта заразилась, — докладывает Дауниц. — Стихи бросила, зубрит латынь.
— Подлаживается, жаба, — бросил король.
Чего же ждать от царевича? Как он будет править? Известно было — он жалеет свою мать, сосланную в монастырь. Отца осуждает. Старые московские бояре возлагают на него надежды. Что же изменится для России, для Европы? Вокруг Алексиса вьются дипломаты. Из Вены прибыл граф Вильчек, доверенный императора, и следит за принцем откровенно.
— Австриец отталкивает меня локтями, — жалуется Дауниц, — но вряд ли добился чего-нибудь.
Московит скрытен чертовски. Характером неровный, то раздражительный, то безупречно любезный, он не дарит любопытным и минуты откровенности. Можно подумать — простил отцу, в полном находится единстве. На приёмах, с чужими, пьёт очень мало, зато вознаграждает себя в своей компании, за дверьми, закрытыми плотно. То ночные возлияния, подобные царским, — весельчаки пародируют порой церковное пение, у каждого кличка, часто очень грубая.
Трубецкой, которого Дауниц не раз подпаивал, осторожен и во хмелю. От Вяземского — камердинера принца — толку никакого. Вздорный старик, безобразно коверкает немецкий, десятка два фраз, кое-как выученных. Ходит с подбитым глазом. Плачется — царевич бьёт его, обзывает крысой, падалью, шпионом.
Алексис пока не разгадан.
Новый гость появился в Дрездене — барон Гюйсен. Алексис был несколько лет в разлуке с гувернёром и встретил его благосклонно. Любопытные оживились. Седой магистр сказал, поводя серыми, чуть насмешливыми глазами:
— Я покинул ребёнка и нашёл взрослого. Законы натуры, господа, неизменны.
С виду аскет, иссохший над фолиантами и словно овеянный пылью библиотек, он ведь и дипломат, царский эмиссар. Кто как не Гюйсен и сватал Шарлотту. Мало от него проку... Всё же, когда гувернёр и воспитанник остаются одни, стоит подслушать. Дауницу опыта не занимать. Тотчас рассыпаны засады. Гюйсен водит принца на душеполезные прогулки, что весьма кстати.
Выезжают верхами, охрана следует сзади. Если на пути возникает дворец графини Козел — любовницы Августа. — Алексис отворачивается, мрачнеет. Законная супруга рассталась с Августом после того, как он перешёл в католичество ради той же фаворитки. Принц сдержанно осуждает. О собственной женитьбе говорит уважительно:
— Шарлотта, кажется, доброе создание. Лучше её мне не найти. Я так и написал отцу.