Еще во время следствия, а потом на суде словно приоткрылся ящик Пандоры, из которого разлетались сенсации одна чище другой. На улицах распевали:
Следствие подошло к концу, и Жанна де Ла-мотт и остальные привлеченные по делу предстали перед парижским парламентом — высшей судебной инстанцией.
Процесс велся с соблюдением всех необходимых юридических правил. И ни одна деталь судебной процедуры не была утаена. Парижане знали о всех перипетиях разбирательства, которое порой принимало скандальный характер, разжигая любопытство.
Мнения болельщиков, надо сказать, резко разделились. Одни считали Рогана виновным и не сомневались, что Жанна была его любовницей. Другие, в особенности женщины, заявляли о своей поддержке его преосвященства и в знак солидарности стали носить красно-желтые ленты, что являлось символом — «кардинал на соломе», то есть в тюрьме.
На суде Жанна продемонстрировала поразительное присутствие духа, была неистощима в изворотливости. Когда видела, что рушится построенная ею система защиты, не моргнув глазом тут же выдвигала новые факты, естественно, выдуманные. Если и их опровергали, ссылалась на другие, не менее искусственные.
На вопрос, откуда у нее оказалось сразу так много денег, отвечала, что это должно быть лучше известно кардиналу, ведь она была его любовницей и он ее содержал. Одному свидетелю, показавшему против нее, заявила, что с его стороны нахальство выдвигать против нее обвинения, после того как он хотел ее изнасиловать.
В Калиостро Жанна швырнула бронзовый подсвечник после того, как он назвал ее «дьявольской проституткой», и, громко хохоча, напомнила ему, как он любезничал со «своим голубком» и приставал к ней с прочими воркованиями.
Под давлением показаний она вынуждена была признаться в том, что до сих пор упорно отрицала, после чего с ней случился обморок. Побежали за уксусом. И когда тюремщик поднял ее на руки, чтобы отнести в камеру, она, очнувшись, до крови укусила его в шею, начала симулировать безумие. Перебила все в камере, отказывалась от пищи. Тюремщики не раз заставали ее лежащей совершенно обнаженной на кровати. Но ничто ей не помогло.
Мадам де Ламотт защищал пожилой юрист Дуало, которому его подзащитная ухитрилась вскружить голову. Этого всеми уважаемого седого человека демоница словно околдовала.
Не меньший успех выпал и на долю Калиостро. По обычаю была опубликована его собственная защитительная речь. Над ней, написанной по-итальянски, в живой и пикантной форме, потешался весь город. «О, как бы это сочинение было прекрасно, если бы только в нем все соответствовало истине», — писала газета «Корреспонданс литтерэр». В этой записке Калиостро рассказывает самые невероятные истории о своем рождении, о той волшебной науке, которую он постиг, о чудодейственных исцелениях, которые он творил. Защищаясь, он напоминал, что мадам де Ламотт называла его эмпириком, низким алхимиком, мечтателем, колдующим над философским камнем, лжепророком.
Он отвечал ей: «Эмпирик! Мне часто приходилось слышать это словечко, но, по правде говоря, так никогда и не смог выяснить, что же оно означает; может, это человек, который, не будучи врачом, обладает познаниями в медицине, посещает больных и не берет плату за свои визиты, лечит бедных без вознаграждения? В таком случае я действительно эмпирик. Низкий алхимик! Алхимик или нет, но определение «низкий» здесь не подходит, так как относится только к тем, кто выпрашивает милости у меценатов и низкопоклонничает, а всем хорошо известно, что граф Калиостро никогда не искал ничьего расположения.
Мечтатель, колдующий над философским камнем! Никогда публике не причиняли никакого беспокойства, а тем более ущерба, мои мечтания.
Ложный пророк! Я им никогда не был. Если бы кардинал мне верил, то он бы поостерегся мадам де Ламотт и мы бы не находились сегодня здесь».