Так продолжалось до июля прошлого года. До «Трёх славных дней»[2]… Князь вздохнул… и поперхнулся водой, стёкшей с задранного капюшона.
— Пся крев! Эй, кто там… что мы остановились?- за шумом дождя послышался топот… то есть чавканье копыт, после чего перед Михаилом Гедеоном возникла слабо различимая тёмная масса.
— Пан Главнокомандующий,- просипел голос вахмистра Скшетусского,- поручик Влачевский сбился с дороги, но предлагает двигаться вперёд. Где-то впереди должна быть река, на берегу которой он надеется определиться куда направляться дальше.
— Ну тогда чего мы стоим?- ворчливо пробурчал Михаил Гедеон.- Давай, давай — naprzod…
Победившая революция во Франции всколыхнула поляков. Потому что мечта о свободе любимой Родины всегда горела в сердцах польских патриотов. И они никогда не смирились бы с тем, что их страна исчезла с карты Европы. Никогда!
— Кто ты естешь?
Поляк честный!
В цо ты вежишь?
В Польске вежим!
Який знак твой?
Ожел белый…
И пример французов, очередной раз свергнувших тирана, полыхнул в сердцах польских патриотов путеводным маяком. Да так, что уже двенадцатого августа — месяца не прошло после «Трёх славных дней», встал вопрос о немедленном выступлении!
Но тогда горячие головы удалось остудить. Потому что ничего не было готово. Не было оружия, не были организованны отряды, не была проведена достаточная работа в армии Царства Польского, большая часть которой пока была лояльна русскому трону (ну да — русские узурпаторы оказались такими идиотами, что сохранили польскую национальную армию)… Военные ценят силу, а Россия смогла эту силу показать. Всему миру. Так что на стороне патриотов пока не было действующих генералов. Сам Михаил Гедеон давно, ещё с двадцать второго года, с того момента как он стал сенатором-каштеляном, отошёл от армейских дел. Так что немедленное выступление, скорее всего, окончилось бы катастрофой… Поэтому было принято решение его перенести и подготовиться. Так что в августе ситуацию удалось удержать.
За следующие два с половиной месяца было сделано очень многое — собраны деньги, часть из которых поступила из-за границы, запасено оружие, перетянуты на свою сторону десятки офицеров-поляков, среди которых были генералы Хлопицкий, Круковецкий и Шембека… Тогда же прошло бурное обсуждение того, как поступить с Константином. Нет, понятно, что убивать члена правящего рода, пусть и не совсем европейской, а прямо даже варварской, но, всё-таки, империи, не comme il faut, хотя среди патриотов были и те, кто настаивал на том, что русских надо резать всех, не взирая на личности, однако, в конце концов, сошлись на том, что лучше арестовать, а затем уже решать. Может затеять публичный суд, принудив покаяться во всех совершенных (а может, даже, и каких не совершённых) преступлениях, показав всему миру гнусную харю «московитов» и их гнилое имперское нутро. Может использовать как аргумент в торге с русским императором — как-никак, при всех их разногласиях, он, всё-таки, был его родным братом. А может и казнить. Но потом. После суда. Как бы по закону… Кто ж знал, что сторонники немедленной казни, среди которых было множество студентов Варшавского университета, которых привел в ярость недавно разосланный по университетам проект императорского закона об образовании, согласно которому после десятилетнего переходного периода высшее образование в империи можно будет получать только и исключительно на русском языке, не согласятся на озвученный компромисс и втайне решат сделать всё по-своему.
Восстание началось вечером двадцать девятого ноября. Атака казарм русских полков, в которых оставалось не так-то и много солдат, прошла по плану. Польские полки либо остались в казармах, либо присоединились к восставшим. Были захвачены арсенал, склады, полицейское управление… а потом появилась информация, что Константин убит, а его головой студенты на площадке перед фасадом дворца Бельведер, служившего ему резиденцией, играют как мячом. Причём, происходит это в присутствии множества народа, часть из которого со смехом присоединилась к игре… Именно тогда у Михаил Гедеона впервые засосало под ложечкой.