– Ох, дорогой доктор Рейналь! Неужто правда то, что вы говорите?
– Да, ночь должна пройти спокойно. И не беспокойтесь, если из комнаты вашей дочери до вас донесутся крики; не волнуйтесь и ни в коем случае не входите к ней!
– Боже милостивый! – с выражением непереносимого страдания молвила мамаша Бийо. – Как же тяжко матери, когда она не может зайти в комнату родной дочери!
– Что ж поделаешь? – отвечал доктор. – Я на этом настаиваю: ни вы, ни господин Бийо не должны к ней входить.
– Кто же будет ухаживать за моей бедной девочкой?
– Будьте покойны. Этим займутся госпожа Клеман и Питу.
– Как Питу?
– Да, Питу. Я только что открыл у него прекрасные способности к медицине. Я возьму его с собой в Виллер-Котре – там я закажу у аптекаря микстуру. Питу принесет лекарство, госпожа Клеман будет поить им больную с ложечки, а если произойдет нечто непредвиденное, Питу, который будет присматривать вместе с госпожой Клеман за Катрин, возьмет свои длинные ноги в руки и через десять минут будет у меня. Правда, Питу?
– Через пять, господин Рейналь, – молвил Питу с такой самоуверенностью, что у собеседников не должно было остаться никаких сомнений в том, что так и будет.
– Вот видите, госпожа Бийо! – заметил доктор Рейналь.
– Ладно, так тому и быть, – кивнула мамаша Бийо. – Только вот хорошо бы, если бы вы успокоили бедного отца.
– Где он? – спросил доктор.
– Да здесь, в соседней комнате.
– Не надо, я все слышал, – раздался голос с порока.
Вздрогнув от неожиданности, трое собеседников обернулись на этот голос и увидели фермера. Лицо его было бледно на фоне темного дверного проема.
Полагая, что он слышал и сказал все, что было необходимо, Бийо возвратился к себе, не выразив неудовольствия по поводу распоряжений доктора Рейналя.
Питу сдержал слово: четверть часа спустя он привес успокаивающую микстуру с сигнатурой, скрепленной личной печатью мэтра Пакно, потомственного аптекаря в Виллер-Котре.
Посланец прошел через кухню и заглянул в комнату Катрин без всяких помех, никто ни слова ему не сказал. Только г-жа Бийо спросила:
– Это ты, Питу? На что он ответил:
– Я, тетушка Бийо.
Катрин спала, как и предвидел доктор Рейналь, довольно спокойно; сиделка вытянулась в кресле, пристроив ноги на подставку для дров, и дремала, как умеют это делать представители сей славной профессии, не имеющие права спать как следует, а также не имеющие сил не спать вовсе.
В этом состоянии, которое было для нее вполне привычным, сиделка приняла из рук Питу флакон, откупорила его, поставила на ночной столик, а рядом положила серебряную ложку, чтобы больной не пришлось слишком долго ждать, когда наступит пора принять лекарство.
После этого она снова вытянулась в своем кресле.
А Питу сел на подоконник, чтобы смотреть на Катрин в свое удовольствие.
Чувство сострадания, охватывавшее его при мысли о Катрин, разумеется, ничуть не уменьшилось при виде девушки. Теперь, когда ему, если можно так выразиться, было позволено потрогать зло собственными руками и воочию убедиться в том, какое ужасное опустошение может принести с собою отвлеченное понятие, зовущееся любовью, он готов был пожертвовать собственной любовью, представлявшейся ему неглубокой в сравнении с чувством Катрин – требовательным, лихорадочным, сильным.
Эти мысли незаметно приводили его в расположение духа, необходимое для благоприятного исхода того, что задумал доктор Рейналь.
Славный доктор подумал, что лучшим лекарством для Катрин сейчас был бы близкий человек, которому она доверяет.
Может, доктор Рейналь и не был великим врачом, но, как мы уже сказали, он был чрезвычайно наблюдателен.
Спустя час после возвращения Питу Катрин стала метаться, потом вздохнула и раскрыла глаза.
Справедливости ради следует отметить, что при первом же движении больной сиделка уже стояла возле нее, приговаривая:
– Я здесь, мадмуазель Катрин; не угодно ли вам чего-нибудь?
– Пить!.. – пробормотала больная: физическое страдание возвращало ее к жизни, а вместе с жизнью вернулись и душевные страдания.
Госпожа Клеман налила в ложку несколько капель принесенной Питу микстуры, поднесла ее к пересохшим губам Катрин и почти насильно заставила ее выпить.
Катрин снова уронила голову на подушку, а г-жа Клеман с чувством выполненного долга вернулась к креслу.
Питу тяжело вздохнул: он думал, что Катрин его не увидела.
Питу заблуждался: когда он помогал г-же Клеман приподнимать девушку, чтобы она выпила лекарство, Катрин, опускаясь на подушку, приоткрыла глаза и, с трудом бросив взгляд из-под опущенных ресниц, как ей показалось, увидала Питу.
Однако в горячечном бреду, не отпускавшем ее вот уже третьи сутки, перед ней промелькнуло столько видений, что она решила, будто Питу почудился ей в одном из ее кошмаров.
Стало быть, вздох Питу был не столь уж неуместен.
Однако появление старого друга, к которому Катрин бывала временами так несправедлива, произвело на больную впечатление более глубокое, чем все предыдущие видения. И хотя ее веки были по-прежнему опущены, она уже чувствовала себя немного лучше, и ей казалось, что она видит перед собой храброго путешественника, хотя постоянно путавшиеся мысли заставляли ее представлять молодого человека рядом с ее отцом в Париже.
Мысль о том, что на сей раз Питу – действительность, а не плод ее больного воображения, заставила ее медленно раскрыть глаза. Она поискала Питу взглядом.
Разумеется, он был на прежнем месте.
Видя, что глаза Катрин открылись и остановились на нем, Питу так и расцвел. А когда в ее глазах снова засветилась жизнь, Питу протянул руки.
– Питу! – прошептала больная.
– Мадмуазель Катрин! – вскричал Питу.
– А? – спохватилась г-жа Клеман, поднимая голову.
Катрин бросила беспокойный взгляд на сиделку и, тяжело вздохнув, снова уронила голову на подушку.
Питу догадался, что присутствие г-жи Клеман мешает Катрин.
Он подошел к сиделке.
– Госпожа Клеман! – зашептал он. – Не отказывайте себе в сне. Вы отлично знаете, что доктор Рейналь оставил меня для того, чтобы присмотреть за мадмуазель Катрин, а вы в это время можете передохнуть.