До самого вечера ничего неожиданного не произошло. Любой шорох, любой скрип двери заставляли сердца пленников отчаянно биться, а их руки судорожно сжиматься.
Король оставался в комнате королевы дольше обыкновенного, но час прощания все-таки настал.
Отворилась дверь, те же шестеро членов муниципалитета, которые приходили утром, вернулись с новым приказом коммуны, который они прочитали королю: это был официальный приказ о его переводе в большую башню.
На сей раз невозмутимость изменила королю. Куда должен был его привести этот новый шаг на опасном и мрачном пути? Для членов королевской семьи начиналась новая жизнь – таинственная и неведомая, и они вступали в нее с трепетом и слезами.
Прощание было долгим и мучительным. Наконец, королю пришлось последовать за членами муниципалитета. Никогда еще дверь не захлопывалась за ним с таким ужасным скрежетом.
Коммуна так торопилась причинить узникам это новое страдание, что апартаменты, в которые повели короля, не были готовы: там лишь стояли кровать и два стула; невыносимо пахло клеем и краской.
Король безропотно лег в постель. Клери всю ночь просидел у его кровати.
Утром Клери, по обыкновению, поднял и одел короля; потом он собрался было отправиться в малую башню, чтобы одеть дофина; ему преградили путь, и один из членов муниципалитета по имени Верой сказал ему:
– Вы не будете отныне иметь возможность встречаться с другими узниками; король больше не увидит своих детей.
На сей раз Клери не хватило мужества передать своему господину эту роковую весть.
В девять часов король, не имевший понятия об ухудшении своего положения, попросил проводить его к семье.
– У нас нет на этот счет никакого приказа, – отвечали комиссары.
Король попробовал настоять на своем; однако ему никто не ответил, и вскоре он остался один на один с Клери.
Король сел, а Клери привалился к стене; оба были подавлены.
Полчаса спустя вошли два члена муниципалитета, за ними показался малый из кафе, он принес ломоть хлеба и бутылку лимонада.
– Господа! – воскликнул король. – Разве я не могу завтракать с семьей?
– Мы должны справиться по этому поводу в коммуне, – отвечал один из членов муниципалитета.
– Но ежели не могу выходить я, – продолжал король, – моему камердинеру разрешено сходить вниз, не так ли? Он заботится о моем сыне, и ничто ему не мешает, надеюсь, продолжать оказывать эти услуги?
Король просто выражал свою просьбу, в его голосе совсем не слышно было враждебности, и эти люди застыли в растерянности, не зная, что отвечать; тон короля, его манеры, сдерживаемое страдание – все это было так далеко от их представлений о нем, что они были потрясены.
Они молвили в ответ, что это не зависит от них, и вышли.
Клери замер у двери, глядя на своего господина с невыразимой жалостью; он увидел, как король взялся за принесенный хлеб, разломил его и протянул камердинеру.
– Бедный мой Клери! По-видимому, они позабыли о вашем завтраке! Возьмите у меня половину, мне хватит и другой половины, – сказал он.
Клери отказался; однако король стал настаивать, и он взял хлеб; он не сдержался и зарыдал. Король тоже заплакал.
В десять часов член муниципалитета привел строителей, заканчивавших ремонт; он подошел к королю и сочувственно проговорил:
– Сударь, я только что присутствовал на завтраке членов вашей семьи; мне поручено вам передать, что все они в добром здравии.
Король почувствовал, как у него отлегло от сердца; сочувствие этого человека подействовало на него благотворно.
– Благодарю вас, – проговорил он, – и прошу в ответ передать моей семье, что я тоже чувствую себя хорошо А теперь, сударь, скажите, нельзя ли принести мне несколько книг, которые я оставил в комнате королевы? Я буду очень вам признателен, ежели вы прикажете доставить их сюда.
Член муниципалитета был бы рад исполнить эту просьбу, однако он очень смутился: он не умел читать. Наконец, он сознался в этом Клери и попросил его спуститься вместе с ним, чтобы отобрать книги, о которых говорил король.
Клери был счастлив: он мог таким образом сообщить королеве новости о ее муже.
Людовик XVI подал ему знак одними глазами; этот знак содержал в себе тысячу поручений, Клери застал королеву в спальне вместе с принцессой Елизаветой я детьми.
Женщины плакали, маленький дофин тоже заплакал было, но слезы быстро сохнут на детских глазах.
При появлении Клери королева, принцесса Елизавета и наследная принцесса торопливо поднялись, безмолвно вопрошая его о состоянии короля.
Дофин подбежал к нему с криком:
– Мой добрый Клери!
К несчастью, Клери не мог им сказать ничего определенного: двое сопровождавших его членов муниципалитета вошли в комнату вместе с ним.
Королева не сдержалась и обратилась непосредственно к ним:
– О господа! Смилуйтесь! Позвольте нам видеться с королем хоть несколько минут в день и во время трапезы!
– Господа! – подхватил дофин. – Разрешите, пожалуйста, моему отцу к нам вернуться, и я буду молиться за вас Богу!
Члены муниципалитета молча переглянулись; их молчание заставило женщин закричать от боли и разрыдаться.
– Эх, черт возьми, была – не была! – вскричал тот, что говорил с королем. – Они будут сегодня обедать вместе!
– А завтра? – спросила королева.
– Сударыня! – отозвался тот. – Мы подчиняемся коммуне; завтра мы сделаем то, что она прикажет. А вы что на это скажете, гражданин? – спросил член муниципалитета у своего товарища.
Тот в знак согласия кивнул головой.
Королева и принцессы, напряженно ожидавшие этого знака, вскрикнули от радости. Мария-Антуанетта обняла обоих детей и прижала к себе; принцесса Елизавета, воздев руки к небу, благодарила Господа. Эта нечаянная радость, заставлявшая их кричать и плакать, походила скорее на скорбь.
Один из членов муниципалитета не сдержался и всплакнул, а присутствовавший при этом Симон вскричал:
– Мне кажется, эти чертовы бабы и меня способны разжалобить!
Обращаясь к королеве, он продолжал: