— Народ боится, что король собирается бежать, покинуть Францию…
Король медлил с ответом.
— Государь! — с улыбкой продолжал Жильбер. — Людям свойственно понимать данное королем разрешение буквально. Я вижу, что допустил нескромность, однако, позволив себе этот вопрос, я лишь высказал опасение.
Король положил Жильберу руку на плечо.
— Сударь, — сказал он, — я обещал говорить вам правду и потому буду с вами до конца откровенным. Да, эта возможность обсуждалась; да, я получил такое предложение; да, таково мнение многих преданных мне людей: я должен бежать. Однако в ночь на шестое октября, в ту минуту, когда, рыдая у меня на руках и прижимая к себе обоих детей, королева, как и я, ожидала смерти, она заставила меня поклясться, что я никогда не убегу один и, если нам суждено бежать из Франции, мы уедем все вместе, чтобы всем спастись или всем умереть. Я поклялся, доктор, и клятвы не нарушу. А поскольку я не считаю, что мы можем бежать все вместе так, чтобы нас раз десять не арестовали прежде чем мы доберемся до границы, то мы останемся.
— Государь, — заметил Жильбер, — я восхищен рассудительностью вашего величества. Почему вся Франция не слышит вас так, как сейчас слышу вас я? Как смягчилась бы злоба, преследующая ваше величество! До какой степени уменьшилась бы угрожающая вам опасность!
— Злоба? — переспросил король. — Неужели вы думаете, что мой народ питает ко мне злобу? Опасность? Если не принимать всерьез мрачные мысли, навеянные мне этим портретом, я могу с уверенностью сказать вам, что самая большая опасность позади.
Жильбер посмотрел на короля с глубокой грустью.
— Вы согласны со мной, не правда ли, господин Жильбер? — спросил Людовик XVI.
— По моему мнению, ваше величество только вступает в борьбу, а четырнадцатое июля и шестое октября — лишь два первых акта страшной драмы, которую Франции предстоит сыграть перед лицом других народов.
Людовик XVI слегка побледнел:
— Надеюсь, вы ошибаетесь, сударь.
— Я не ошибаюсь, государь.
— Как же вы можете быть осведомлены на этот счет лучше меня? Ведь у меня полиция и тайная полиция!
— Государь, у меня нет ни полиции, ни тайной полиции, это верно; однако благодаря моему положению я являюсь естественным посредником между тем, что близко к поднебесью, и тем, что пока скрывается в недрах земли. Поверьте, государь: то, что мы пережили, — это лишь землетрясение; нам еще предстоит сражаться с огнем, пеплом и вулканической лавой.
— Вы сказали «сражаться», сударь; не правильнее ли было бы сказать: «бежать от них»?
— Я сказал «сражаться», государь.
— Вы знаете мое мнение по поводу иностранных государств. Я никогда не позову их во Францию, если только жизнь — не скажу, что моя: я давно принес ее в жертву, — если только жизнь моей супруги и моих детей не будет подвергаться настоящей опасности.
— Я хотел бы пасть пред вами ниц, государь, чтобы выразить вам признательность за подобные чувства. Нет, государь, в иностранных государствах нужды нет. К чему помощь извне, если вы еще не исчерпали собственные возможности? Вы боитесь, что вас захлестнет революция, не правда ли, государь?
— Да, я готов это признать.
— В таком случае есть два способа спасти одновременно короля и Францию.
— Что же это за способы, сударь? Скажите, и вы заслужите благодарность обоих спасенных.
— Первый способ, государь, заключается в том, чтобы возглавить и направить революцию.
— Она увлечет меня за собой, господин Жильбер, а я не хочу идти туда, куда идет толпа.
— Второй способ — надеть на нее удила покрепче и обуздать.
— Как же называются эти удила, сударь?
— Популярность и гений.
— А кто их выкует?
— Мирабо!
Людовик XVI подумал, что ослышался, и пристально посмотрел на Жильбера.
XVIII
МИРАБО
Жильбер понял, что ему предстоит борьба, но он был к ней готов.
— Мирабо! — повторил он. — Да, государь, Мирабо!
Король обернулся и вновь взглянул на портрет Карла I.