Победив силой воли свое волнение, Пьер с наружным спокойствием глядел на Мэри и ждал.
Она подняла голову и взглянула в глаза мужу.
— Мне не в чем сознаваться…. я ничего не знаю….
Лицо несчастнаго страшно изменилось, но он сдержался.
— Вы можете идти, сказал он.
Мэри постучалась в дверь.
Тюремщик открыл, и она вышла.
— Сударь, сказал Пьер Бланше своему тюремщику, скажите господину следователю, что я имею сообщить ему важное открытие.
IV.
Выйдя из кабинета следователя, Пьер был гораздо спокойнее и спокойными шагами возвратился в свою комнату.
Эта твердость и это спокойствие проистекали из страннаго чувства.
Легко угадать причину, заставившую Пьера требовать новаго свидания со следователем. Его последния сомнения исчезли, его поведение было заранее начертано. Наступило время говорить, сказать всю правду.
Бланше боялся не смерти, но его страшила мысль, что он будет приговорен как вор. Он чувствовал, что когда истина сделается известна, тогда его положение должно будет возбуждать известную симпатию. Его поведение найдут извинительным и, кто знает, может быть он будет вполне оправдан?… Но допустив даже, что его подвергнут самому тяжелому наказанию, по крайней мере он не будет обезчещен.
Мэри отказалась говорить.
Он должен был открыть все сам.
Он это и сделал.
Следователь выслушал его со своей обыкновенной благосклонностью, заставил его несколько раз повторить разсказ, чтобы убедиться, что в описании фактов не было противоречия. Затем, когда Пьер кончил, он сказал:
— Пьер Бланше, я не ждал вашего признания, чтобы идти по тему пути, который вы мне указываете; с ваших первых слов я понял, что система вашей защиты будет опираться на отношения, которыя, по вашим словам, существовали между убитым и вашей женой.
— Разве вы сомневаетесь в том, что я вам сказал, вскричал Пьер, предвидя уничтожение своих последних надежд
— Я не могу, сказал следователь, ни верить, ни сомневаться, я должен тщательно проверять даваемыя мне показания, не пропуская ни малейшей подробности, сравнивать эти показания и обстоятельства, которыя могут их подтвердить….
— И что–же?
— Следствие, в котором были выслушаны многочисленные свидетели, доказало, во первых, что поведение вашей жены вполне безупречно, что она никогда не имела никаких сношений с Эдуардом Стерманом, что, по всей вероятности, она даже не знала его; наконец, что вечером того дня, когда было совершено преступление, ее видели дома, и никто не видел чтобы она выходила; огонь лампы, горевшей в спальне, доказывал, что она дома… Вы видите, что ни малейшее обстоятельство не подтверждает ваших слов….
Следователь на минуту замолчал.
Пьер не говоря ни слова глядел на него и крупныя капли пота катились у него со лба.
— Выслушайте меня, продолжал следователь, чтобы вы ни утверждали, очевидно то, что присяжные не поверят вам, если вы не представите доказательств. И если, для того чтобы защитить себя, вы обвините не только вашу жену, но и человека убитаго вами, то этот поступок будет так отвратителен, что общественное мнение возмутится и вы только сделаете самому же себе вред. Наконец, вы слишком умны, чтобы не понять, что только признание, доказывающее ваше раскаяние может заслужить вам снисхождение ваших судей. Вымена поняли; моя задача скоро кончится, последний раз, Пьер Бланше, я вас заклинаю сказать истину….
Пьер взглянул на следователя, ничего не отвечая встал и попросил отвести его назад в тюрьму.
Он был спокоен…
В его уме вдруг ясно определилась мысль:
— Я погиб! ну, что же? тем хуже для меня.
В одно мгновение, слушая как следователь обяснял ему, что все чтобы он ни говорил, безполезно, Пьер оставил всякую надежду, он бросил ветку, за которую еще удерживался, и дал себе лететь в пропасть.
— Сударь, сказал ему сторож, когда он возвращался назад, ваш адвокат ждет вас.
— Я иду, отвечал Бланше.
Адвокат, назначенный судом быть защитником подсудимаго, был молодой человек лет тридцати, уважаемый всеми, успевший уже приобрести некоторую известность. Это был умный, немного увлекающийся человек, защищавший с глубоким убеждением. Он был еще в тех летах, когда профессия адвоката кажется чем то священным: он не приобрел еще того сладкаго и удобнаго равнодушия, которое позволяет старым практикам защищать с одинаковым успехом два совершенно противоположныя положения.
Он уже много раз виделся с Пьером, но последний говорил очень неопределенно и не дал ни одного положительнаго указания.