— Петровна, — взмолился Борис, — дай еще пятьдесят! До утра не придем. Мамой клянусь!
Любовь Петровна сбегала в комнату и вернулась еще с одной купюрой. Клятве она поверила, хотя знала, что Борис — детдомовский.
А Филипп приехал. Позвонил в дверь, Анечка помчалась открывать — счастливая и красивая. Он стоял на пороге, прикрывая улыбку букетом роз. Квартирка ждала его, даже кухня блестела чистотой. Но стол накрыли в бывшей комнате Сергея Сергеевича.
Молодой красавец скромно стоял у стены, дожидаясь, пока принесенный им букет не будет водружен в пространство между тарелками и вазочками, а когда Любовь Петровна пригласила гостя к столу, он открыл свой портфель и достал из него бутылку шампанского.
— Да что Вы, — замахала руками покрасневшая хозяйка, — я купила уже шампанское. А две для нас слишком много.
— Значит, сегодня напьемся, — улыбнулся Филипп, доставая из портфеля коробку конфет, на которой были изображены море, набережная с невысокими пальмами и красивые крыши домов южного города.
— Кот д’Азур, — прочитала название Любовь Петровна и вздохнула, — какая красота!
— Лазурный Берег, — перевела Аня и посмотрела на продолжающего улыбаться Филиппа.
После чего смутилась, потому что на него нельзя было смотреть и не смутиться.
Ее возлюбленный пришел сегодня в новом костюме, и что-то подсказало Ане, что это неспроста; сердце забилось тревожно и радостно, предчувствуя радостное мгновенье, которое наступит именно этим вечером — Филипп сделает предложение и она ответит согласием. Предстоящая сцена пронеслась в голове, но показалась ей слишком будничной, еще и одно выражение слишком простым — «ответит согласием». Аня решила тут же, что она не будет говорить «да» или же «согласна!», а просто обнимет своего ненаглядного, поцелует и шепнет ему на ухо: «Я люблю тебя!»
Костюм на Филиппе поблескивал искорками, свет переливался в бокалах дешевого хрусталя, было так хорошо, и мир вокруг тоже сверкал, словно отмечали сегодня не день Ангела Аниной мамы, а наступление Нового года. Хотя, если разобраться, так этот день может стать началом не только Нового года, а Новой жизни — счастливой и радостной.
Молодой человек откупорил бутылку, сделав это весьма умело, без хлопка, оставив пробку в своем кулаке, ни одна капля шампанского не пролилась на скатерть. Он не спеша наполнил бокалы и предложил тост:
— За любовь! — Пригубил свой бокал и уточнил:
— За Любовь Петровну!
Потом еще пили за Веру, за Надежду, у которых не было отчества. Филипп рассказывал смешные истории, случающиеся с ним постоянно, Аня с мамой хохотали, серьезным оставался лишь Сергей Сергеевич на фотографии. Он смотрел со стены на обеих женщин и, казалось, не рад был тому, что видел. Но свет торжественного и многообещающего вечера отражался в его орденах и медалях. Вскоре была открыта и вторая бутылка.
— Я все-таки скажу, — произнес Филипп, обращаясь неизвестно к кому, скорее всего, к самому себе, решившись наконец и поднимаясь со стула, чтобы приготовленная им фраза не прозвучала обычным тостом.
Он посмотрел на Аню неожиданно серьезно и очень внимательно. «Не надо! — пронеслось в ее голове, — не говори сейчас ничего! Пусть все останется как есть. Хотя бы на сегодня!»
Она словно испугалась чего-то. А Филипп вздохнул, набираясь духа, сделал паузу. Показалось даже, что он сейчас будет не говорить, а петь что-то очень торжественное и официальное, что-нибудь вроде российского гимна или «Марсельезы».
Но жених поднял свой бокал и произнес:
— Сегодня я наконец хочу…
Где-то со скрипом отворилась входная дверь, и в коридоре загремели шаги нескольких человек.
— …Сегодня я хочу выпить за удачу, которая наконец-то улыбнулась мне…
Хлопнула соседская дверь, и голос Виолетты озабоченно прокричал:
— Стаканы надо было сразу с собой брать, а что уж получается: ты говоришь по глотку, а у самого глоток на полбутылки, а у меня совсем маленький.
— А мы тебе гланды вырежем, — хихикнул кто-то.
— М-да, — усмехнулся Филипп, — коммуналка, наследие советского быта. Хочешь сказать о высоком, а за стеной — пункт приема стеклотары… Итак, удача наконец-то…
Дверь в комнату распахнулась, не широко — настолько лишь, чтобы в проем смогла пролезть голова соседа Бориса.
— Ага! — обрадовался сосед, — пьете стало быть. Нас выставили, а сами шампанское глушат. Ты полюбуйся!
Последнее было обращено в коридор непонятно к кому, и чтобы кто-то смог полюбоваться, Борис распахнул широко дверь, за которой оказался маленький человек с опухшим синим лицом.