— А-а-а! — раздался вопль, и в кухню ворвался Борис с ножом в руках.
— Анечка! — закричала в коридоре мама.
— Ну что ты, — приближался сосед, поигрывая ножом, — крем-брюле-парле-франсе-туапсе. Сейчас я тебя на кусочки порежу, а потом твою мамашу.
Ему оставалось сделать еще три шага, когда Аня наклонилась и достала из соседского ведра кирпич.
— Смелее, урод! — спокойно произнесла она, и вдруг кровь прилила к ее лицу, но не от страха или жалости к соседу: она вспомнила мальчика, который бросился с кирпичом на милиционера, чтобы забрать единственную память об отце.
А Борис сделал еще шаг, но теперь он размахивал рукой с выставленным ножом так, словно кистью быстро окрашивал всю плоскость закрывающего путь невидимого шлагбаума.
— Только тронь меня, только тронь! — повторял он, размахивая ножом.
И сделал еще полшага.
Аня целила в лоб, но кирпич оказался слишком тяжелым. Удар плашмя пришелся в верхнюю часть груди — как раз под подбородок. Борис вылетел из кухни, ударился спиной о стену коридора, после чего повалился лицом вниз.
— Убила! — прошептала Виолетта.
Аня вышла в коридор, перешагнув через поверженное тело, и увидела, как медленно, держась одной рукой за стену, а другой за сердце, опускается на пол ее мама.
Длинные пронзительные звонки прорезали ночное пространство, они куда-то торопились, догоняя друг друга.
«Неужели это был сон, — подумала Аня, — не было разбитого телефонного аппарата, ведра с солеными сыроежками, придавленными красным кирпичом, угроз Бориса, сердечного приступа у мамы?»
Она проснулась окончательно: действительно, надрывался искалеченный аппарат. И чтобы остановить этот невероятный трезвон, достаточно было только поднять трубку.
— Это кто? — услышала Аня бодрый незнакомый голос.
— Почти два часа ночи, — прошептала девушка.
— А у нас еще двенадцати нет, — радостно сообщила женщина.
Голос ее показался знакомым, но вспоминать, кому он принадлежит, не было никакого желания.
— Это тетя Мира говорит из Израиля! Мне нужна Любовь Петровна.
— Аня слушает.
— Анечка, деточка! — обрадовалась бывшая соседка, — какая ты уже большая! Наверное, школу уже заканчиваешь?
— Университет в следующем году.
— Ах, как время быстро летит, — запричитала тетя Мира, — а мы здесь в Израиле теперь живем. Скучаем по Родине. Здесь, ты не представляешь, просто невозможно жить — одни евреи вокруг и все так дорого. Вчера пошла себе босоножки покупать, а дешевле чем за сто шекелей нет.
«Зачем ей сейчас босоножки, — подумала Аня, — ведь через месяц зима. Ах, да — у них зимы не бывает. И солнце светит всегда, и соседи с ножами не бросаются, если он, конечно, не арабский террорист.»
— Представляешь, деточка, сто шекелей за какие-то еврейские босоножки!
— Вам выслать? — поинтересовалась девушка.
— Да не надо, — радостно закричала тетя Мира, — я себе две пары купила. У нас все есть, но все равно мы по нашей комнатке скучаем: так хочется вернуться.
— Возвращайтесь, — посоветовала Аня.
— Да не: у нас тут дом. Автомастерская тоже, Андрей мой с Денисом целыми днями там пропадают. Чумазые ходят как черти, и рабочие — у нас их тридцать человек — тоже ходят как черти. А как мама?
— Мама ходит чистая, — пошутила Аня и вздрогнула.
Что-то продолжала сообщать тетя Мира, а девушка не слушала ее. Только что врачебная бригада увезла хрипящего Бориса. «Скорую помощь» вызвала Аня для мамы, и потом, когда люди в белых халатах вошли в квартиру, девушка торопила их: «Быстрее, быстрее — там маме плохо». Виолетта бросилась навстречу медикам: «Куда же вы, ведь мой муж на полу лежит?», врачи посоветовали подстелить что-нибудь или накрыть мужа одеялом. Впрочем, возвращаясь в свой микроавтобус, после того как измерили давление у Любови Петровны и посоветовали принимать лекарства, которые у нее и так есть, погрузили Бориса на носилки и понесли вниз по лестнице.
— Что же вы его ногами вперед? — завопила Виолетта.
Неопытные в переноске тел медики начали разворачиваться на узкой лестничной площадке и долбанули Бориса головой о дверь, а потом о перила, и теперь были большие сомнения в его дальнейшем пребывании в этой квартире и вообще на этом свете.
— Деточка, — донесся ласковый голос тети Миры, — ты не знаешь, зачем я тебе звоню?