— Сколько? — не поверил граф, — «Бароло» дешевле стоит, а мое «Монте Карло» никому не известно.
— Даже три с половиной, — произнес Шарманщиков, пригубив еще раз, — только если он Аню удочерит.
— Я не буду это переводить! — вспыхнула девушка.
Но предложенную цену все же сообщила.
А синьор Оливетти тоже стал красным.
— Если так, — сказал он серьезно, — я удочерю эту девушку, а Вас, добрый синьор, усыновлю.
— Что он сказал? — спросил Константин Иванович.
— Вы — два старых дурака, — разозлилась Аня, — он предлагает еще и Вас усыновить.
— Да, да, — закивал головой граф, — скажите синьору, что если он сохранит дом и поместье, то я ему их в наследство передам с условием, чтобы Франческу и Паоло оставили здесь.
Аня переводила весь этот бред, думая о том, как немного нужно старым людям, чтобы запьянеть — достаточно одного глотка. Но Константин Иванович потребовал попробовать еще и красного вина, и хозяин повел их в подвал, где на стеллажах в ячейках лежали пыльные бутылки.
— Здесь есть даже вино урожая двадцать седьмого года, — сказал старик, — года моего рождения. Пара бутылочек найдется. Одну мы откроем сегодня вечером, а вторую Вы, синьорина, откроете и угостите гостей в день моих похорон.
— Надеюсь, это будет очень и очень нескоро.
— А уж как я на это рассчитываю, — серьезно ответил граф.
Он достал со стеллажа бутылку и протянул Саше.
— А это — мое любимое: «Шардоне» семьдесят второго года. Какое было лето! Сколько солнца! По всей Европе лесные пожары — мне даже до сих пор кажется, что у всех вин того года привкус дымка.
— И в Коми леса горели, — вспомнил Константин Иванович.
Вскоре оба старичка напробовались вина и научились общаться без переводчика. Аню они отправили отдыхать, а Саша сбежал еще раньше, обследовать комнаты и сараи во флигеле. В библиотеке девушка нашла не очень старую книгу и села на скамеечку во дворе в тени кипариса.
— Что читаешь? — спросил внезапно появившийся Саша.
— Альберто Моравиа, «Сальто-Мортале», — показала обложку Аня.
Она теперь смущалась при виде молодого человека, после того, как он признался ей в любви в квартирке на окраине Монако. Она пыталась забыть об этом и даже убеждала себя, что все это ей послышалось или привиделось, что ничего этого не было, как и страшного рассказа Ван Хенессена.
— А старичок-то не так беден, — произнес Саша, опускаясь на скамью, — я заглянул в его гараж и чуть было не…
Молодой человек сделал паузу, но не стал подыскивать нужное слово:
— Короче, обалдел. У него там «бугатти» стоит пятьдесят шестого года. Если ее подреставрировать и на аукцион выставить, то не меньше лимона баксов можно получить. Шумахер умер бы, если увидел. Я про нашего Шумахера говорю, — пояснил он, — хотя и другой тоже бы колеса откинул вместе с братом. Классная тачка! Их в мире всего несколько штук осталось. У султана Бруннея и еще у кого-то. А старик даже не догадывается, что у него такая ценность. А то, мол, книги, книги! Ну ладно, побегу еще посмотрю. Может, опять чего ценного надыбаю.
Аня закрыла книгу. «Надо же, — подумала она, — дома уже месяц назад были дожди, слякоть, холод, а здесь — только листья желтеть начинают, апельсины на деревьях, виноград на ветках — сказка. А местные жители, наверное, и не представляют, что есть и другая жизнь, другая погода и другой воздух.»
Из дома вышла Франческа. Она старательно делала вид, что просто решила побродить перед домом, но постепенно приближалась к скамеечке, а подойдя, опустилась рядом и сказала, обращаясь к дому:
— Горбатишься на этого старого идиота и никакой благодарности.
— А синьор граф Вас очень любит, — не выдержала Аня.
— Так и я его тоже. И Паоло мой. А что толку? Помрет, и нас турнут отсюда, а здесь еще моя прапрабабка работала. Вот сейчас он упьется с Вашим отцом в подвале, а завтра нас попрут с Паоло, а куда нам идти? Детей у нас тоже нет, а родственникам мы не нужны. Кому нужны старики с грошовой пенсией?
Аня не стала уверять Франческу, что Шарманщиков ей вовсе не отец, сказала только: «Места у вас очень красивые — в России совсем другая природа».
— Да, — вспомнила служанка, — у нас тут по соседству русская княгиня живет. Старая уже! Ужас, какая старая! Я еще девчонкой была, а она уже старухой. Ей лет сто или сто пятьдесят.
— Быть не может! — усомнилась Аня.
— Клянусь Мадонной, — перекрестилась Франческа, — ей, может быть, и двести лет, только о ней все забыли: она никуда не ездит и к ней никто. А прежде она каждое воскресенье в Ниццу в русскую церковь ездила.