— …обнаружено сканирующее устройство в банкомате на Виктора Гюго семнадцать. Все, кто пользовался, проверьте свои счета…
— …Жак Клозье, когда вернешь пятьсот франков?…
Аня прижала ладони к ушам и закрыла глаза. Попыталась представить что-нибудь приятное: золотые кроны деревьев царскосельского парка или вид на Стрелку Васильевского острова, но почему-то всплыло украшенное синяком лицо Виолетты. Она что-то говорила. Неужели соседи вернулись обратно в квартиру? Теперь опять кошмар, опять жить с ними вместе, но все же это лучше, чем в камере. В какой камере? Опять слякоть и скользкая мостовая, но она бредет в легком костюмчике, купленном в Милане. Неужели она была когда-то в Италии? Нет, это был приятный сон: казино, замок, граф — только сон и ничего больше.
Сейчас подъедет Филипп, остановится, посадит ее в теплый салон своего автомобиля и умчит ее в Монте-Карло.
При чем здесь Монте-Карло? И потом, их целых два: одно — которое знают все и второе — маленькое местечко между Турином и французской границей. А вот и его автомобиль. Филипп выходит, улыбается, но, протянув руку, хлопает по плечу, потом еще и еще.
— Филипп, — шепчет Аня.
И открывает глаза. Она сидит на полу, а молодой жандарм трясет ее за плечо.
— Вы меня знаете? — удивлялся он, — я — Филипп Шеваль.
Девушка с трудом поднялась, ухватив жандарма за рукав: ноги затекли и занемели — она совсем их не чувствует.
— Вас вызывают на допрос.
— Спасибо, — сказала Аня, не понимая, что от нее хотят.
В небольшом кабинете за столом сидит мужчина без пиджака, перед ним сумочка, из которой вытряхнули все содержимое: российский паспорт, косметичку, пластиковую кредитку, записную книжку, платочек, двумя стопками лежат банкноты, отдельно французские франки, а рядом — лиры.
— Назовите Ваше имя, фамилию, адрес постоянного проживания, — сказал человек, подвигая к себе портативную пишущую машинку.
Но он не собирается печатать. Перед ним лежит бланк с уже набранным текстом вопросов.
Аня промолчала, а следователь, не меняя интонации, повторил вопрос. И, не получив ответа, посмотрел в окно. Затем согнутым указательным пальцем поскреб залысину.
— Вы не собираетесь отвечать?
— Без представителя российского консульства в Марселе — нет!
— Может быть, Вашего адвоката пригласить?
— Не помешало бы.
Он снова почесал залысину и опять глянул в окно.
— Вы что, в России все такие умные?
— Да, — согласилась Аня, вспомнив ответ соседа, который так недолго прожил в их квартире.
— Возвращайтесь в камеру, — не отрываясь от окна, предложил следователь, — никого мы вызывать не будем: обвинение Вам пока не предъявлено — нас интересуют Ваши друзья.
Аня тоже хотела бы узнать, где они и что с ними, но лучше молчать. Она посмотрела в окно и увидела то, что заинтересовало следователя: молодая женщина, укрыв голову зонтиком, стояла на противоположной стороне улицы, ветер облепил ее мокрый подол платья и прижал к телу — так, что просвечивало белье.
Увидев, что объект его интереса раскрыт, мужчина покашлял и спросил:
— Никуда позвонить не желаете?
— Отцу, — ответила Аня.
Следователь подвинул ей телефонный аппарат, и она набрала номер поместья.
Сначала трубку сняла Франческа и, услышав голос девушки, закричала:
— Дон Луиджи! Дон Луиджи, скорее: молодая графиня звонит.
И негромко спросила у самой себя:
— Где же этот старый дурак?
Тут же трубку схватил синьор Оливетти. Наверное, он успел подскочить к параллельному аппарату:
— Доченька, только что звонил адвокат из Турина. Он сказал, что в порядке исключения, ввиду заслуг моих предков перед Италией и перед Савойской династией, тебе будет предоставлено гражданство без испытательного срока; и паспорт оформят в самое ближайшее время.
— Папа, — произнесла Аня, и голос ее дрогнул; она так никого в жизни не называла, а сейчас сказала лишь потому, что рядом сидит следователь, — папа, — повторила она и вдруг поняла, какое это сладкое слово, когда на свете нет никого близких, — я в Марселе в полицейском участке на улице…
Следователь услужливо подсказал адрес.
— …Не знаю, за что меня задержали, но приезжай за мной побыстрее…
Она говорила уже совсем тихо, чувствуя, что вот-вот разревется — не от страха или стыда за свой арест, а от того, что кто-то может приехать и просто обнять ее.
— Папа, — прошептала она и заплакала, — я тебя люблю.
— А-а-а! — закричал где-то дон Луиджи, — канальи! Эти лягушатники! С моей дочерью так! Франческа!! Где ты, старая корова? Паоло!!