— Мне семьдесят пять лет, скоро того самого, а тогда еще неизвестно, кого в квартиру подселят. Может, маньяк какой сюда въедет.
Он посмотрел на соседку и махнул рукой:
— Да маньяк это еще полбеды, а то как целый табор сюда нагрянет!
— Я цыганские песни люблю, — улыбнулась ничего не понимающая Любовь Петровна.
— Будут они тебе здесь и песни петь, и костры жечь, и медведя на веревке водить, — разозлился старик. — При чем здесь цыгане?
И добавил:
— Глупая ты: это я так просто сказал, для сравнения с предыдущим соседом, то есть со мной.
Любовь Петровна запуталась еще больше.
— Конечно, Сергей Сергеевич, я Вас уважаю больше, чем незнакомых мне цыган.
— Вот это другое дело! — обрадовался отставной подполковник, — это как раз то, что нужно.
Он вскочил из-за стола и начал ходить по одной из своих двух комнат, потирая руки.
— Уважаешь значит?
— Да, — прошептала Любовь Петровна, уже понимая, к чему весь этот разговор о маньяках.
— А замуж за меня пойдешь?
Анина мама побледнела, но нашла в себе мужество ответить достойно и твердо.
— Я Вас, Сергей Сергеевич, уважаю, конечно, но не до такой же степени.
Сосед разозлился и, чтобы успокоиться, выглянул в окно, чтобы посмотреть, как у сарая в углу двора Иванов с сыном Денисом собирают автомобиль.
— Ты, Люба, такая же глупая, как все бабы. Тебя замуж что, по любви зовут?
— Я без любви не могу, — тряхнула головой учительница, уже собираясь прекратить эту дискуссию, — вспомните, что сказал Николай Гаврилович Чернышевский: «Никогда не давай поцелуя без любви».
— Его за это в тюрьму посадили, — съязвил образованный подполковник. — И потом, я тебя замуж зову целоваться, что ли? Если бы у меня имелись подобные мысли, то неужели бы я не нашел с кем это делать? Вон у подъезда на скамеечке сколько претенденток целыми днями ошиваются. Я тебе о другом долдоню: помру я, а сюда въедут посторонние люди, неизвестно кто.
— Ну, — кивнула, по-прежнему ничего не понимая, Любовь Петровна.
— А если мы поженимся, то после моей смерти тридцать квадратных метров жилой площади законно тебе и Анечке отойдут. И потом у твоей дочки появится не прочерк в графе биографии, а законный папашка, хоть и фиктивный.
— Так Вы предлагаете фиктивный брак, — наконец-то поняла Любовь Петровна. — А я-то Бог знает о чем подумала.
— Вы, женщины, всегда об одном думаете, — усмехнулся Сергей Сергеевич и опустился на свой скрипучий стул. — Может, по рюмашке, а?
Это происходило в советские времена. Тогда считалось, что человеку для жизни хватает четырех квадратных метров. Если у кого-то были лишние, их, конечно, не отбирали, заставляли лишь платить по повышенной ставке, которая была самая маленькая в мире. Это страна у нас была самая большая, а все остальное — самое маленькое. К мужчинам, впрочем, это не относится.
Но предложение Сергея Сергеевича взволновало Любовь Петровну. Она даже ночью не смогла заснуть — все думала. Вот если бы у них с Анечкой комната была не двенадцать метров, а семь с половиной, то их бы поставили в очередь на улучшение и лет через двенадцать-пятнадцать была бы надежда получить бесплатно на двоих однокомнатную квартиру — комната в ней была бы не намного больше, зато отдельная кухня и в коридоре никто бы не хранил колеса и карбюраторы. На самом деле мама Ани задумывалась о своей жизни и раньше, иногда даже в мыслях доходила до того, что надеялась на замужество, но потом говорила себе «нет, нет, нет», прекрасно понимая: даже ее комната может стать преградой на пути к женскому счастью. Во-первых, комната на двоих с дочкой. Во-вторых, она недостаточно большая, чтобы перегородить ее платяным шкафом. В-третьих, и это самое главное — комната слишком большая, чтобы претендовать на новое жилье — она была на самом деле не 12 квадратных метров, а 12,13 квадратных метров. Следовательно, при увеличении семьи на одного человека желанных для улучшения четырех квадратов на душу все равно не получится — будет 4,04, вот что значит иметь лишних тринадцать сотых, хотя в случае с Аниной мамой это была чертова дюжина, деленная на сто. Тринадцать сотых метра для мирового пространства — ничтожно малая величина, но для благополучия одной отдельно взятой семьи — это огромная площадь, хотя на нее даже чемодан не поставишь.
Приблизительно об этом размышляла Любовь Петровна несколько дней и ночей, прежде чем дала свое согласие. Эта нерешительность, кстати, передалась Ане по наследству, что немаловажно для нашего повествования. Впоследствии Анна всегда будет думать долго, прежде чем сделать что-либо, даже весьма полезное и выгодное для себя, не говоря уже об окружающих людях. Кому-то это может не понравиться, но, как потом выяснилось, у героини этой истории были и другие наследственные черты характера.