- Полная и окончательная победа инженера! Мы то хороши - графоман, сумасшедший, дилетант, вот вам и дилетант. Нет, земля наша очень плодовита гениями-самоучками. Не зря я за него душой болел-переживал.
Толя подозрительно посмтрел на Мозгового.
- Да, да, очень переживал, даже факт болезни скрыл, получается и я за правое дело посильно боролся...
- И анонимки писали, - выпалил Ермолаев.
Сказав про анонимки, Толя испытал некоторое облегчение. Он наконец освободился от тяжелого груза и справедливо рассчитывал, что теперь тот будет давить на Мозгового. Но Михаил Федорович ничуть не смутился:
- Да, писал, и не стыжусь. Мне даже, извиняюсь, глубоко наплевать на то, как вы это раскрыли, я единственно о чем жалею, что не подписался под ними. Испугалася малость, слабинку допустил. Ну, да ничего, главное - справедливость восторжествовала, развеяна калябинская белиберда. Нет, подумайте, Толенька, - Мозговой чуть не смеялся, - концепция двух девяток, каково звучит? Концепция, - повторил через мягкое "е" Михаил Федорович.
- Нечестно, - возмутился Толя.
- Что именно?
- Нечестно теперь... Надо было раньше, прямо профессору...
- Хааа, - снова рассмеялся Мозговой, - ну, Толя, потешили вы меня. Нечестно! Ай, какой плохой дяденька... Вы на себя, голубчик, поворотитесь. Я то хоть молчал, а вы принимали живейшее участие в основополагающих расчетах. Ну что, молодой специалист? Где ваша научная честность, да что там честность - где квалификация? Обрадовался, как же, сам профессор Суровягин задачу поставил! Почет. Поди, уже девочкам хвастался, с профессором, мол, на короткой ноге. Да знаете кем вы тут были? Как же, единственный математик в отделе, надежда профессора! Вы не обижайтесь, Анатолий, я не от злости говорю, ведь вас тут заместо обувной щетки использовали. Профессору чего не хватало? Лоску не хватало, концепция была, а формул не было. Непорядок! Что же это за теория без формул, мы же с вами ученые, а не философы. Профессор, конечно понимал, что на одних калябинских графиках в академию не въедешь, вот и удумал математического дурману напустить, прикрыть за формулами извращенное понимание природы. Так вот друг мой любезный.
Откровения Мозгового были прерваны стуком в дверь. В институте не принято было стучаться, и следовало ожидать чужака, что тут же и подтвердилось. Дверь по приглашению открылась и на пороге появился незнакомец в форме сотрудника внутренних дел:
- Это отдел профессора Суровягина? - вежливо уточнил представитель правоохранительных органов.
- Он самый, а что? - Мозговой еще не отошел от своей вдохновенной речи. -Следователь Чугуев, - представился гость, показывая удостоверение. -Я бы хотел задать вам несколько вопросв.
- Пожалуйста, но в какой связи? - легкомысленно поинтересовался Мозговой.
- Можно, я все-таки сначала спрошу? - уклонился от вопроса лейтенант, и присел за свободный стол. - Присаживайтесь и вы.
Гость достал из папки несколько бланков и сел вполоборота, разглядывая научных работников. Вначале он переписал их биографические данные. Ермолаев, в отличие от Мозгового, нервничал и путался. Слишком многое свалилось на его бедную голову в эти дни. Однако, когда вопросы стали крутиться вокруг профессора, Толя заподозрил неладное и спросил прямо в лоб:
- Что произошло с профессором?
- Отчего вы думаете, что с ним что-то должно случится? - проницательно спросил лейтенант Чугуев.
Толя пожал плечами.
- Вы когда видели профессора в последний раз?
- Вчера, - почти хором ответили бывшие суровягинские подчиненные.
- А сегодня, разве профессора не было в институте? - лейтенант обратился к Анатолию.
- Не знаю.
- И вы?
- Ну, он нам в некотором смысле начальник, и не обязан перед нами отчитываться, - ерничал Мозговой.
- Хорошо, а вчера? Вчера, ничего странного за ним не замечалсоь?
Толя грешным делом уже подумал не спятил ли профессор.
- В последние дни мы все были немного взволнованы, но это наши научные дела. - Мозговой решил особенно не распространяться.
- Научные? - с сомнением в голосе переспросил лейтенант.
- Да, знаете ли, планеты, кометы и прочее, - растолоковал Мозговой.
- Хорошо, науку пока оставим. Вы не удивляйтесь пожалуйста вопросу, лейтенант, казлось, стеснялся спросить, - Что может означать для профессора сирень?
Его вопрос даже не вызвал и тени улыбки на лицах свидетелей. Наоборот один из них даже побледнел и пойманный тут же лейтенантом, обстоятельно объяснил аллергическую ненависть пофессора к запаху майских цветов. Следователь тщательно все записал и сухо прояснил дело:
- Сегодня, в семнадцать минут пополудни, профессор скончался от тяжелого увечья полученного при падении под поезд метрополитена. Умирая, профессор повторял одно и тоже слово - сирень.
- Как же так - увечья? Отчего? - разволновался Ермолаев.
Лейтенант пожал плечами.
- Народу на платформе много было, непонятно, как, но он повалился под электропоезд, вообщем надо бы родственникам сообщить. Может быть вы позвоните сами? - лейтенант попросил Мозгового, и получив заверения в полной поддержке следствия, удалился.
Весть о смерти профессора Суровягина в мгновение ока облетела весь институт. Тут же приказом директора была организована похоронная комиссия, в которую от осиротевшего отдела вошел Виталий Витальевич. Однако Калябин оказался недееспособным и в комиссию явочным порядком кооптировали Михаила Федоровича Мозгового. Закипела невеселая, но крайне необходимая работа.
Вслед за трагической вестью по институту пронеслась новость из Франции. Если сначала в отдел приходили люди со скорбными лицами и искренними соболезнованиями, то позже поток сочувсвующих ослаб, и стали появляться любопытствующие: "Что, вправду спутник открыли?" - спрашивали они.
Виталий Витальевич не вынес момента и ушел домой. Было бы несправедливо укорять его в слабости. Вопреки плохому самочувствию он принял активнейшее участие в подготовке и проведении ученого собрания, чем способствовал торжеству научной истины, а то, что так в конце концов обернулось - разве он виноват?
Мозговой, напротив, как-то весь воспрянул и активизировался. Он не только раздавал указания, пользуясь безусловными правами ученика, но и сам принимал живейшее участие в организации похорон. Собственноручно составил текст некролога, подобрал подходящую фотографию покойного и лично принимал соболезнования, оповещая по телефону многих уважаемых людей города.
Марк Васильевич Разгледяев занимал не последнее место в списке уважаемых ученых, но ему Мозговой позвонил в последнюю очередь. Выслушав краткий отчет, Разгледяев разволновался и пожелал срочно встретиться. Мозговой, сославшись на известную занятость, предложил поговорить по телефону. Марк Васильевич рассердился, сказал, что это не телефонный разговор, сказал еще кое-что, после чего Мозговой согласился встретиться этим же вечером.
Толю Ермолаева тоже привлекли к работе. Он с Лидией Ураловой отвечал за никролог. Секретарь профессора держалась стойко. Вооружившись плакатным пером и тушью, она прекрасным шрифтом писала о том, как внезапно ушел из жизни преданный делу науки ученый и коммунист Петр Семенович Суровягин. И лишь когда Толя попросил подержать уголки портрета, никак не желавшие приклеется, Лида, Лидочка, как ласково называл ее профессор в хорошем настроении, расплакалась.
- Ну-ну, не надо, - начал с порога успокаивать как раз появившийся Михаил Федорович. Он обнял ее за плечи и добавил: - Его уже не вернешь. Смотрите, как наш Анатолий держится - молодцом.
Толя даже не повернулся. Он все делал автоматически, думая только об одном: что же сейчас происходит с инженером?
Утро инженера
К утру инженеру полегчало и он, измотанный бессоницей, уснул. Елена решила сходить хотя бы на часок на работу и оставила его одного.
Сон инженера удивительным образом перешел в свою противоположность. В комнате было прохладно и он решил одеться потеплее и выйти на улицу. Здесь его поджидал сюрприз. Огромный, с рыжими космами, раскаленный шар парил среди редких ватных барашек в высоком небе. Под синим куполом раскинулся город с изнывающими от зелени бульварами и проспектами. Инженер мотнул головой, но видение не исчезло. Он снял шапку и задрал голову вверх, подставив бледное от долгой зимы лицо теплым лучам. Они пробирались в морщинки, протискивались сквозь красноватую двухдневную щетину, приятно щекотали губы. Богданов улыбнулся и сквозь ресницы стал разглядывать солнце. Багровыми кругами лопнули колбочки и палочки и он увидел как солнце превратилось в темную синюю дырку на белесом небе. Как хорошо, подумал Богданов и закрыл глаза. Он еще долго так стоял, словно мальчуган, удивленный благородством системы мира. Он ощущал ее всю, разом, от центральных магматических слоев до самых дальних горизонтов Вселенной. Он знал и принимал ее законы уже потому, что сам являлся ее неотъемленной частью. Здесь было хорошо, здесь стоило жить, здесь миллион лет казались мгновением. Интересно, подумал инженер, а разумна ли Вселенная, желающая понять самое себя?