— А ты себя новороссом не считаешь? — спросил вдруг Кравцов.
— Какой же я «новый»? — искренне удивился Паша. — Здесь и отец мой, и деды, и прадеды жили — и когда-то вполне справными хозяевами были, едва от раскулачивания спаслись… Просто всё и всегда на круги своя возвращается, только и всего.
Кравцов в очередной раз удивился — теперь уже не так сильно. «Битва народов», «на круги своя»… Всё меняется, и Пашка-Козырь тоже.
— А это что? — спросил Кравцов. Они с Пашей почти закончили ностальгический вояж и возвращались обратно, к «Графской Славянке». Но когда полчаса назад ехали к дальнему концу Спасовки — водную гладь, сейчас привлекшую его внимание, Кравцов не заметил.
Пятнадцать лет назад небольшого, почти идеально круглого озера не было. В этом Кравцов не сомневался. Мальчишками они обследовали все до единого местные водоемы.
— Озеро-то? Кстати, это действительно интересно… Давай подъедем… — Паша свернул с шоссе на грунтовую дорожку — она и ей подобные, разделявшие подворья и уходившие в сторону полей, издавна именовались спасовцами «прогонами».
Озеро и вправду оказалось любопытным. Даже не столько само оно — достаточно заурядное, не более четырехсот метров в диаметре, разве что берега слишком ровные — ни бухточки, ни заливчика, ни зарослей камыша. Но больше привлекала внимание окружавшая озерцо почти по урезу воды сплошная ограда из подернутой ржавчиной металлической сетки. По верху ограды змеилась колючая проволока — тоже ржавая. Фортецию украшали многочисленные плакаты: «ЛОВИТЬ РЫБУ ЗАПРЕЩЕНО!», «КУПАТЬСЯ КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЕНО!», «ПОДХОДИТЬ К ВОДЕ СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ!» И еще что-то, полустершимся мелким шрифтом, — про штрафы и прочие санкции.
— И что всё это значит? — спросил Кравцов, выйдя из «сааба».
— Природная аномалия, осложненная катаклизмом, — сказал Пашка, тоже выйдя из машины и закуривая. Кравцов отметил, что это первая сигарета почти за четыре часа, причем «суперлайтовая» — это у Козыря-то, в оные времена не выпускавшего из зубов то «Приму», то «Беломор»…
— И что у вас тут стряслось?
— Кастровый провал. Ухнуло в одночасье.
— Тут ведь вроде дом стоял какой-то…
— Дед Яков жил. Всё подворье затонуло. Кое-что, правда, всплыло — доски, бревна… Сам-то дед к тому времени умер, внук его все унаследовал, из городских. Да не долго владел. Ученые, кстати, говорят: для наших мест — уникальный случай. Якобы под кембрийскими глинами не может быть больших полостей — в теории. Наш водоемчик — на такой почве — единственный в Европе, между прочим. Вроде в Америке есть еще два похожих — и всё.
— Отчего же этот забор? Почему интуристы не роятся, фотоаппаратами не щелкают?
— Знаешь, дурное какое-то место. Неприятное. Да и случаи нехорошие были. Сначала ведь ученые понаехали, феномен изучать — и погибли из них четверо. Трое среди бела дня на резиновой лодке утонули. Четвертый — подводный спелеолог — нырнул с аквалангом и не вынырнул. Тут ведь якобы под нашим озерцом — подземное, куда большее. Вода туда-сюда перетекает через какую-то горловину, очень опасные водовороты случаются. Тех четверых так и не нашли, кстати…
После таких рассказов Кравцову и в самом деле озеро показалось зловещим. Не хотелось в нем купаться, ловить рыбу, даже просто подходить к воде, — и угроза штрафов была здесь ни при чем…
— Поехали отсюда, — сказал Паша. — Придет время — будут тут и туристы с видеокамерами, обещаю…
И они поехали.
— А вон моя халупа, — сказал Козырь через несколько минут. — Узнаешь?
Узнавалось родовое гнездо Ермаковых-Козырей действительно с трудом. Пашка не стал сносить родительский дом, используемый им ныне как загородная дача (отец и мать переехали в Гатчину, в купленную сыном трехкомнатную квартиру). Не стал возводить на его месте трехэтажную громадину. Но обложил со всех сторон белым кирпичом, разобрал ветхие дощатые сараюшки — вместо них появились аккуратные пристройки, тоже кирпичные. Под коньком крыши торчала спутниковая тарелка.
— Приглашаю в гости. Не сейчас, через недельку, как жена с отпрысками переедет…
— А про жену ты, между прочим, ничего мне не рассказывал… Она из здешних? Я её знал?
Козырь улыбнулся и ответил коротко:
— Наташка. Архипова.
— Наташка-а-а… — протянул Кравцов. — Она же всё с Игорем-Динамитом ходила. Думал, с ним и…
— Динамит погиб, — мрачно сказал Паша. — Тринадцать лет назад.
Первый Парень — I.
Летом девяностого года первым парнем на деревне был, конечно же, Динамит.
А это не совсем то, что первый парень в классе или первый парень в городском дворе.
Чтобы понять разницу, стоит самому пожить в деревне в нежном возрасте от десяти до семнадцати. Пусть даже в такой, как Спасовка: пятнадцать минут до Павловска на автобусе, оттуда двадцать минут на электричке — и пожалуйста, северная столица перед вами. Почти пригород, а не тонущая в грязи сельская глубинка Нечерноземья, что уж говорить.
К тому же Спасовка — по крайней мере официально — деревней не числилась. Да и Спасовкой, честно говоря, тоже. На картах и в официальных документах везде стояло «село Спасовское» [Отличие тут простое: в селе церковь есть, в деревне — нет. ]. Но в разговорах именовали попросту: Спасовкой и деревней.
Вроде живущие здесь и одевались точно как в городе, и в магазине лежали те же продукты, и до Невского проспекта добраться быстрее, чем с иной городской окраины, с какой-нибудь Сосновой Поляны, — но народ другой. Это не понаехавшие отовсюду в отдельные квартиры жильцы многоэтажек — здесь не просто все знают всех, здесь корни — отцы знали отцов, и деды знали дедов, и прадеды прадедов…
Стать первым парнем тут ой как нелегко, зато если уж если стал — то ты Первый Парень с большой буквы. Здесь не город, кишащий скороспелыми дутыми авторитетами; здесь мнения складываются годами, а живут десятилетиями…
Первым Динамит был по праву, и первым во всём.
Самые крепкие кулаки и самая отчаянная голова во всей Спасовке — это важно и это немало, без этого не станешь Первым Парнем.
Первым отчаянно вступить в драку, когда противников втрое больше. Первым сигануть в речку с высоченной «тарзанки». Первым среди сверстников затянуться сигаретой под восхищёнными взглядами. И первым, скопив всеми правдами и неправдами денег, купить подержанный мотоцикл и пронестись ревущей молнией по деревне (ровесники бледнеют от зависти, и верные двухколесные друзья-велосипеды вызывают у них теперь раздраженную неприязнь).
Но не единственно это делало Динамита Первым Парнем. У него был свод собственных правил, соответствующих его положению. И он не отступал от них никогда, чем бы это ни грозило: поркой ли, полученной от отца, застукавшего с сигаретой; жестокими ли побоями, когда противников оказывалось слишком много и вся сила и всё умение не могли помочь; бесконечными ли конфликтами с учителями, грозящими выдать вместо аттестата справку с ровным рядочком двоек и характеристику, способную напугать самое отпетое ПТУ…
Главных правил имелось немного: не лгать, выполняя любой ценой обещанное; не бояться никого и ничего; не отступать и всегда бить первым.
Библейские заповеди: не убий, не укради и т.д. сюда не входили. Жестоким Динамита назвать было трудно — чужая боль не доставляла никакого удовольствия. Можно сказать, что он жил по самурайскому кодексу бусидо, суровому к себе не менее, чем к окружающим.
Слава первого драчуна и первого сорвиголовы вышла за пределы Спасовки. Динамита знали и в окрестных поселках, иные только понаслышке; он любил со смехом рассказывать, как какие-то павловские парни в словесной разборке, предварявшей очередную баталию, ссылались ему на то, что знакомы «с самим Динамитом»…